Иезуит. Сикст V

Ужинный стол был великолепно сервирован в громадном салоне. Свет от свечей в бронзовых канделябрах играл в хрустале, серебре, золоте, освещая фрукты, цветы и кувшины с самыми дорогими греческими и испанскими винами.

По правую сторону Анжелики сидел молодой граф Просседи, известный под именем Владислава, племянника графа Подлевского. Анжелика несколько интересовалась юношей; ей нравился цинизм иезуитского воспитанника. Отец Гуерра сидел рядом с синьорой Жеронимой, особой лет сорока, приглашенной, очевидно, чтобы придать некоторую представительность собранию. Синьора Жеронима была вдовой одного важного чиновника при святом престоле; ее гордый вид и черный туалет внушали невольное уважение. Мнимый граф как нельзя более соответствовал серьезной соседке. Он говорил мало и с большим апломбом, лишь только иезуит замечал, что кто-нибудь из присутствующих увлекался, мнимый поляк тотчас же бросал на него холодно гордый взгляд, как бы напоминая о приличии.

Затем далее сидели: знаменитый кавалер Марио Сфорца, бывший гонфалоньер[116] и генерал папских войск, монсеньор де Марти, Карл Гербольт и пять молоденьких красивых подруг Анжелики.

Сначала ужин был весьма скромен. Все держали себя чрезвычайно прилично. Лакеи, одетые в парадные ливрейные фраки, беззвучно, точно тени, переменяли блюда и наливали в бокалы вина; ничто не нарушало общего порядка; но мало-помалу глаза загорались, щеки розовели и голоса делались все громче и громче. Знаменитые в то время вина Греции и Испании начинали разогревать кровь присутствующих. Но несмотря на все это, гости не выходили из границ приличия, хотя речи их по отношению внутренней политики были весьма либеральными. Разговор, конечно, затронул и реформы Сикста.

— Что касается меня, — говорил монсеньор де Марти, — я нахожу, что некоторые распоряжения Сикста вполне основательны. Действительно, необходимо было положить предел своевольству бандитов. Представьте себе, что эти негодяи дошли до неслыханной дерзости: они ограбили моего повара, возвращавшегося с двумя жирными каплунами!

Все расхохотались, услыхав об этом несчастье монсеньора.

— Затем, — сказал Карл Гербольт, — я не понимаю причин недовольства против Сикста. Все его распоряжения вполне законны; конечно, полиция порой чересчур усердствует.

— О молодой человек, сразу видно, что вы иностранец и незнакомы с Римом, — вскричал Марио Сфорца. — Вы не знаете, какова была жизнь синьоров в Риме при покойном папе. Все мы пользовались абсолютной свободой. Понравилась ли хорошенькая крестьянка кому-нибудь из нас, двоих сбиров достаточно было, чтобы доставить ее к нам во дворец. Какой-нибудь синьор нам наскучил, вовсе не требовалось приказывать убивать его, довольно было сказать при любом из слуг: «Ах как мне надоел этот господин!» И на следующий день он был уже мертв. Если нам понадобилось украсть какую-нибудь монашенку, это было делом самым легким: наши люди врывались в монастырь, похищали ту, которая нам нравилась, ну конечно, молодцам за их подвиг предоставлялась некоторая свобода действий в монастыре… Мы же были вполне удовлетворены.

Все присутствующие дружно зааплодировали.

— Синьор Марио вполне прав, — отозвалась одна из молоденьких дам, — при покойном папе все синьоры совершенно свободно веселились, и никто им в этом не мешал. Вот, например, я четыре года тому назад была честная и бедная швея в Борго; к величайшему моему несчастью, Альфонсо Орсини, граф Питильяно, обратил на меня внимание.

— Но граф Альфонсо по всей вероятности наградил тебя, если ты ему понравилась, — перебила рассказчицу Анжелика.

— Да, наградил. — отвечала молодая женщина, — но мне бы не хотелось пoлучaть его наград. Я помню, как однажды, возвращаясь домой, я встретила двух подозрительных личностей… В эту ночь мать долго ожидала моего возвращения…

Сказав это, молодая женщина опустила голову на грудь и задумалась под влиянием горьких воспоминаний прошлого.

— Однако, моя прелестная синьорина, — возразил монсеньор де Марти, — твое теперешнее положение вовсе не печально. Из бедной швеи ты преобразилась в синьору, жизнь которой полна удовольствий… Все за тобой ухаживают, твои поцелуи оплачиваются чертовски дорого… Теперь ты богата, живешь в роскоши, в удовольствиях и, надеюсь, вполне счастлива?

Куртизанка подняла глаза, полные невыразимой тоски, на князя церкви и сказала:

— Да… я счастлива… очень счастлива…

Проговорив эти слова, она одним духом выпила стакан испанского вина.

Иезуит беседовал с синьорой Жеронимой.

— Вы, кажется, обладаете прекрасным здоровьем, — говорил иезуит, — судя по вашей свежести, красоте и зажигательному блеску выразительных глаз.

— О господин, — отвечала вдова, скромно потупясь, — вы чересчур добры ко мне, но в моем положении я не должна поддаваться иллюзии, я уже стара; комплименты мужчин должны относиться к молоденьким.

— Но если они вполне справедливы… Неужели вы думаете, синьора Жеронима, что все имеют склонность к бабочкам? Верьте мне, человек в моем положении и в моих летах всегда предпочтет спелый осенний фрукт весенней зелени!

Жеронима скромно опустила глаза.