ИГ/РА

Он держал меня, не применяя силу, но твёрдо. Головой я понимала, что надо вырваться, хотя это было и невозможно; но у тела были свои планы на этот счёт. Когда его пальцы прикоснулись к моей коже на ягодицах и скользнули между ними, а потом двинулись ниже, я начала издавать звуки, больше похожие на нытьё или скуление.

Лазарев по–прежнему не отрывался от моего рта, вылизывая и трахая его своим языком; прикусывая и посасывая мой язык, а его рука тем временем пробралась туда, куда ей по определению пробираться не стоило. Но он всё–таки нащупал указательным пальцем мой клитор, накрыв всю промежность ладонью, и мягко надавил на него. Я вскрикнула прямо ему в рот и вонзила ногти в его плечи.

Он сжал мои волосы и оттянул голову назад, чтобы видеть моё лицо. Я не знаю, что он прочитал в моих глазах; но на его лице появилась ставшая привычной для меня ухмылка. Его палец исчез с чувствительной точки, и я смогла вдохнуть, но потом сразу же весь воздух со скрипом вышибло из моих лёгких, потому что он медленно ввёл его в меня, проверяя — готова я или нет.

Лавина эмоций отразилась на его лице, когда он понял, что я не истекаю влагой; не пульсирую от его прикосновений; не жду, что он стащит с нас одежду и вставит в меня свой, определённо готовый для этого, член. Изумление, разочарование, обида пролетели по его лицу и приземлились в этих красивых глазах, когда он убрал руки и отпустил меня, поднимая ладони вверх. Ничего не говоря, он вышел из ванной. Внизу я услышала хлопок входной двери и рокот мотора, а после — визг шин по подъездной дорожке.

Когда все звуки стихли, я подошла к зеркалу и посмотрела на своё отражение. Румянец, который проступил на моих щеках, никуда не исчез, как и болезненная пульсация в животе. Стоя в абсолютной тишине, я опустила свои штаны с трусиками, и посмотрела на длинный шрам, который остался внизу моего живота от гистерэктомии.

Контроль. Контроль на первом месте. Когда Ратмир захотел ребёнка, я сбежала и сделала всё, чтобы не допустить такой возможности. Для этого пришлось потратить почти все сбережения, пролежать в больнице два месяца и навсегда лишиться возможности иметь детей. Но удовольствие, которое я получила, увидев его лицо во время вердикта врачей, я не забуду никогда. После моего возвращения он старался изо всех сил, пыхтел надо мной как паровоз; и после трёх лет «неудачных» попыток всё–таки решил провериться. Его эмоции грели мне душу, пока его охрана наказывала меня за то, что я с собой сделала.

Мои губы тронула улыбка, а потом она растянулась до невозможности. Я хихикнула, а затем расхохоталась в голос, до слёз, до хрипоты.

Контроль. Контроль на первом месте. Посмотрев ещё раз на своё тело, я облизала пальцы, прикоснулась к себе, и завершила то, что Лазарев не успел закончить. Странно, что наёмник не знает, что такое — терпение. В моём списке это слово стоит вторым, после контроля.

Лазарь, 2013

Я летел по трассе со скоростью сто двадцать километров в час, с громко орущей музыкой и вихрем мыслей в голове. В салоне машины слабо пахло розами, и от этого запаха мне захотелось заскулить и забиться головой о руль.

Член по–прежнему стоит. Стоит, мать его.

Мне тридцать шесть лет, я вполне привлекательный мужчина, женские трусики летят в мою сторону, стоит только мне подмигнуть. А у меня стоит на ту, которая даже не намокла, когда я к ней прикасался. Я гребаный лузер.

— Предатель, — сказал я своему детородному органу, который в очередной раз дёрнулся при воспоминании о мягком бархатном теле, которое было в моих руках полчаса назад.

Под вопли Rammstein, я доехал до Невского проспекта. Поставив авто на тротуар, я вылез из машины и пошёл к Тимуру, чтобы проветрить голову и влить в себя добрые пол–литра, без которых мне явно не обойтись.

— Какие люди, — протянул Тим, увидев меня на пороге, — Тебя из дома выгнали? — он кивнул на мой обнажённый торс и усмехнулся.

— Заткнись, — буркнул я, толкнув его плечом, — Водка есть?

— А как же. Водка есть, вискарь есть, даже коньяк есть, — Тимур широко улыбнулся, и по–хозяйски махнул рукой в гостиную, — На свежем воздухе сядем или как?

— Или как, — я поморщился, — Не охота через окно лезть.

— Какие мы нежные, — промяукал Тим, доставая хрустальный графин и стопки.

Я плюхнулся на старенький просевший диван, и вытянул ноги на антикварный дубовый столик. Боль в паху постепенно притупилась, но не прошла окончательно; и я поморщился, скрещивая ноги.

— Агеев, у тебя когда–нибудь бывало так, что баба тебя не хочет? — выпалил я, когда он протянул мне стопку, наполненную до краёв.

— А как же. Ты мою рожу видел? — Тим хмыкнул и приложился к хрусталю, выпив содержимое до дна, — Закуска?

— Тащи, — хрипло сказал я, повторив его манипуляции.

Горло обожгло, а потом по телу стало расползаться томящее тепло. Мышцы медленно начали расслабляться, и я откинулся на спинку дивана, прикрыв глаза рукой.

Пока Тимур гремел стеклом в кухне за стенкой, я налил себе ещё и сморщившись выпил огненную воду.

— Почему ты не держишь водяру в морозилке? — крикнул я, — Она должна холодная быть.