Игра без правил. Как я была секретным агентом и как меня предал Белый дом

Если кто-то из моих близких друзей и сердился на меня за мой ХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХ обман, то не выражал этого открыто. Они реагировали так: «Ладно, Валери, мы всё понимаем. Что мы можем для тебя сделать?» Мир для меня перевернулся с ног на голову, и их горячее участие служило пусть небольшим, но чрезвычайно нужным мне утешением. В те первые дни, пока я ощущала себя словно в тумане, я находила искреннее участие в самых неожиданных местах. Однажды утром я повела детей в наш детский сад неподалеку, и несколько мам, которые сами по себе тоже были вашингтонскими «инсайдерами» или же были замужем за таковыми, подошли к моей машине и выразили мне поддержку. «Как они могли так поступить с вами? Они что, не понимают, чем вы занимались? Вы же, в конце концов, не какой-нибудь номинальный член Союза защиты гражданских свобод. Вы же работали в ЦРУ, да еще по ОМУ!»

Чуть позже, на той же неделе, коллега, женщина постарше меня, ворвалась в мой офис, потрясая выпуском «Нью-Йорк таймс» за тот день. Она протянула мне газету, сложенную на странице с моей биографией под заголовком «Штатный сотрудник», и тяжело выдохнула: «Они тут выложили все, кроме разве что размера твоего бюстгальтера». Я осторожно взяла газету, чувствуя, как подкатывает тошнота. Действительно, предприимчивый репортер накопал информацию о моей семье, моем образовании и еще тонну разных сведений личного характера, и все это ошарашивало и удручало меня. К счастью, хоть моя внешность оставалась недоступной для газет. Поскольку они еще не докопались до моих фотографий — не сразу поиски дойдут до школьных альбомов, — я могла по-прежнему ходить за покупками в «Сейфвей», одетая в лосины для занятий йогой и футболку, не опасаясь любопытных взглядов и шепота за спиной.

Если учесть, что много лет прикрытие было тщательно оберегаемой частью моей жизни ХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХ, мгновенное превращение в публичную персону надломило меня эмоционально и физически. Не важно, что пресса в целом оказалась ко мне благожелательной, — само внимание СМИ я воспринимала как назойливость и старалась всеми силами избежать его. Меня мало заботило, называли меня «красивой блондинкой» или нет (впрочем, это все же лучше, чем «страшненькая блондинка», — я тщеславна!). У меня начал заметно подергиваться левый глаз и развилось то, что позднее стало хроническим расстройством пищеварения. Я стала нервной, подозрительной, пугливой, хотя это совершенно несвойственные мне черты. Я плохо спала, но боялась принимать снотворное. В отличие от большинства людей, от стресса у меня пропал аппетит, и я похудела, будучи и без того весьма стройной. Я начала украдкой выкуривать по нескольку сигарет в день, потому что они хоть на миг да успокаивали. Когда шквал публикаций в СМИ достиг силы урагана, мне казалось, что я слышу вокруг только вой ветра и ничего больше. Друзья и знакомые заботливо советовали мне, как лучше справляться с этим немыслимым стрессом. В какой-то момент я дошла до того, что в ответ на очередное предложение заняться йогой могла с криком кинуться прочь. Никакие асаны и глубокое дыхание не могли помочь мне справиться с происходящим. Чтобы не превратиться в озлобленную неврастеничку, мне необходимо было в себе самой найти нераскрытые источники силы и устойчивости. Когда однажды ночью мы с Джо буквально рухнули в постель, нам даже удалось пошутить насчет того, что это, должно быть, единственный вашингтонский скандал, не связанный с сексом, — на него уже просто нету сил.

Что касается профессиональной среды, то мои коллеги в ЦРУ старались не вторгаться в мою личную жизнь и по возможности поддерживали меня вполголоса. С того дня, когда мое имя появилось в печати, и до конца, когда Министерство юстиции объявило о начале расследования и дело приобрело политическую окраску, большинство моих коллег рассматривали разглашение моего статуса как вопрос национальной безопасности, а не политической ангажированности и выражали страстное желание найти и покарать того, кто стоял за этим подлым поступком. Они отчетливо сознавали, что растиражированными на первых полосах газет вполне могли оказаться их собственные имена и судьбы. Для многих, однако, внезапный всплеск внимания со стороны СМИ к кому-то из своих был сродни новости о смерти. Они не знали, что сказать, и потому не говорили ничего. По мере того как разные аспекты дела сопровождались все более решительными политическими оценками, я не знала, как истолковать это молчание, — как проявление враждебности или следствие неловкости. По большей мере, я старалась не поднимать головы от работы и делать свое дело.