Игра Эндера. Глашатай Мертвых

Конечно же, она знала, что священники выполняют большую часть административной и общественной деятельности в этом сообществе. Эндер мысленно составил свой ответ ей. «Если бы не было священников, то правительство, бизнес или какие-то другие группы расширились бы, чтобы взять на себя эту ношу. Какая-то жесткая иерархия всегда появлялась в качестве сдерживающей консервативной силы в любом обществе, чтобы общество могло сохранить себя, несмотря на постоянные изменения. Наделенные властью ортодоксы раздражают, но нужны любому обществу. Разве Вэлентайн не написала об этом в своей книге про Занзибар? Она сравнила класс священников с позвоночником…».

Только чтобы показать ему, что может предугадывать его ответы даже тогда, когда он не может произнести их вслух, Джейн зачитала цитату; она сделала это голосом Вэлентайн, который, очевидно, занесла в память, чтобы мучить его. «Для костей характерна жесткость, и они кажутся мертвыми, каменными, но прикрепляясь к скелету, отталкиваясь от него, остальное тело может выполнять все движения жизни».

Голос Вэлентайн причинил ему боль, которая была сильнее, чем он ожидал. Его шаги замедлились. Он понял, что именно из-за того, что ее не было с ним, он так остро чувствовал враждебность священников. Он держал за бороду кальвинистского льва в его логове, он прогуливался обнаженным (в философском смысле) среди пылающих углей ислама, и фанатики-синтоисты выкрикивали угрозы смерти под его окном в Киото. Но Вэлентайн всегда была рядом, в том же городе, дышала тем же воздухом. Она ободряла его, когда он начинал; после поединка он возвращался, и она находила смысл даже в его провалах, награждая его маленькими победами даже во время поражений. «Я оставил ее всего десять дней назад, и уже мне не хватает ее».

— Кажется, налево, — сказала Джейн. К счастью, сейчас она говорила своим голосом. — Монастырь находится на западном склоне, над станцией зенадора.

Он прошел вдоль школы, где ученики старше двенадцати лет изучали высшие науки. И там, прижавшись к земле, ждал его монастырь. Он улыбнулся, отметив контраст между собором и монастырем. Дети Разума почти раздражающе отрекались от великолепия. Не удивительно, что всюду церковники недолюбливают их. Даже монастырский сад резко отличался от церковного — везде, где не было овощей, росли сорняки и некошеная трава.

Настоятеля, конечно же, звали дон Кристао. Если бы это была женщина, ее имя было бы дона Криста. Здесь были только одна начальная школа и один колледж и потому только один ректор; муж руководил монастырем, а жена — школами, соединяя все дела ордена в одной семье. С самого начала Эндер говорил Сан Анжело, что это было верхом притворства, а вовсе не скромности, что лидеры монастырей и школ назывались просто «господин Христианин» и «госпожа Христианка», присваивая титулы, которые должны принадлежать каждому последователю Христа. Сан Анжело лишь улыбнулся, потому что, конечно же, именно это он и имел в виду. Он был надменным в своем смирении, и за это Эндер его и любил.

Дон Кристао вышел во дворик, чтобы встретить его, а не остался ждать его в кабинете — в обычаях ордена было умышленно причинять себе неудобства в пользу тех, кому служишь.

— Глашатай Эндрю! — воскликнул он.

— Дон Сэфейро! — откликнулся Эндер. «Сэфейро» (жнец) — такой титул имел в ордене настоятель; ректоры школ назывались «арадоре» (пахарь), а учителя — «семеа-доре» (сеятель).

Сэфейро улыбнулся тому, что Глашатай пренебрег его официальным титулом. Он понимал, что людям не всегда приятно называть Детей Разума их титулами и придуманными именами. Как говорил Сан Анжело, «когда они называют твой титул, они признают, что ты христианин; когда обращаются по имени — словно сами читают проповедь». Он обнял Эндера за плечи и сказал:

— Да, я Жнец. А кто вы — сорная трава?

— Скорее жук-вредитель.

— Тогда берегитесь, чтобы вас не сожгли ядами!

— Я знаю, что вот-вот буду проклят, без надежды на покаяние.

— Покаянием занимаются священники. Наша работа — просвещение разума. Спасибо, что вы пришли.

— Спасибо, что вы пригласили меня сюда. Мне пришлось опуститься до грубого размахивания дубинкой, чтобы со мной хотя бы разговаривали.

Конечно, Сэфейро понял, что Глашатай понимает: приглашение было лишь результатом его угрозы. Но брат Аман предпочитал поддерживать приятную беседу.

— Так скажите, правда ли, что вы знали Сан Анжело? Что именно вы Говорили о его смерти?

Эндер показал на заросли сорняков, выглядывавших из-за стены.

— Он одобрил бы этот беспорядок в вашем саду. Он любил поддразнивать кардинала Акила, и я не сомневаюсь, что епископ Перегрино тоже воротит нос от работы ваших садовников.

Дон Кристао подмигнул.

— Вы знаете слишком много наших секретов. Если мы поможем вам найти ответы на ваши вопросы, вы уедете?

— Можно надеяться. С тех пор, как я стал Глашатаем, дольше всего я прожил в Рейкьявике, на Тронхейме, — полтора года.

— Хорошо бы вы пообещали нам, что и здесь не задержитесь дольше. Я прошу не ради себя, а ради спокойствия тех, чьи одежды намного тяжелее моих.