Игра Эндера. Глашатай Мертвых

Миро представил, как десятки свинок крадучись ходят по Милагре в ночной тьме. Охраны не было. Лишь немногих людей дела заставляли выходить из дома в темноте. А свинки были маленькими и могли пригнуться в траве и просто исчезнуть. Не удивительно, что они знали о металле и машинах, несмотря не все правила, которые были придуманы для того, чтобы они этого не узнали. Нет сомнения, что они видели шахты, наблюдали за посадкой космического челнока, видели, как печи выпекают кирпичи, как фазендейро пашут землю и высаживают амарант для людей. Не удивительно, что они знали, о чем они спрашивают.

«Какие мы глупцы, считали, что можем изолировать их от нашей культуры. У них осталось больше секретов от нас, чем у нас от них. Вот тебе и культурное превосходство».

Миро сорвал стебль капима.

— Нет, — сказал Мандачува, забирая стебель у Миро. — Нельзя брать корневую часть. Если съесть корень, ничего не получится. — Он выбросил корень, который сорвал Миро, и сорвал еще один, примерно на десять сантиметров выше основания. Тогда он скомкал его и вручил Миро. Миро начал жевать.

Мандачува щипал и тыкал его.

— Не беспокойся, — сказал Миро. — Найди Уанду. Они могут арестовать ее каждую минуту. Иди же.

Мандачува посмотрел на остальных и, уловив невидимое одобрение, побежал вдоль ограды к склонам Вила Альта, где жила Уанда.

Миро пожевал еще. Как и сказали свинки, он чувствовал боль, но не обращал на нее внимания. Единственное, что интересовало его, — выйти, остаться на Лузитании. Может быть, с Уандой. Забыть обо всех правилах. Когда он оставит людей и останется в лесу, они потеряют свою власть над ним. Он станет отступником, в чем его уже обвиняют. Он и Уанда оставят за собой все сумасшедшие правила человеческого поведения, будут жить, как хотят, и вырастят новых людей, с новой системой ценностей, которым они научатся от свинок, из жизни в лесу; такого еще не было в Ста Мирах, и Конгресс не сможет остановить их.

Он подбежал к ограде и схватился за нее обеими руками. Боль была такой же сильной, но теперь ему было все равно, и он забрался наверх. Но с каждой секундой боль становилась все сильнее, и он начал ощущать ее очень остро. Он начал понимать, что капим вовсе не действует на него, но он уже был на самом верху. Боль сводила с ума; он не мог думать; по инерции он перекинулся через верх, и голова его прошла через вертикальное поле ограды. Мозг его наполнился всей болью его тела, как будто он весь горел.

Маленькие друзья в ужасе смотрели, как их друг висел на ограде, голова и туловище с одной стороны, ноги с другой. Они закричали все вместе, потянулись к нему, попытались стянуть с ограды. Они не жевали травы и боялись прикасаться к ограде.

Услышав их крики, Мандачува вернулся. Действие травы на него не кончилось, и он залез на ограду и столкнул Миро. Миро тяжело упал на землю, рука его все еще касалась забора. Свинки оттащили его в сторону. Лицо его застыло в агонии.

— Быстрее! — закричал Листоед. — Пока он не умер, надо посадить его!

— Нет! — ответил Хьюмэн, отталкивая Листоеда от застывшего тела Миро. — Мы не знаем, умирает ли он! Ты знаешь, что боль — только иллюзия, на нем нет ран, боль должна уйти.

— Она не уходит, — сказал Эрроу. — Посмотри на него.

Миро лежал, сжав кулаки, подогнув ноги, выгнув спину и шею. Он часто и трудно дышал, и лицо его все сильнее сжималось от боли.

— Прежде чем он умрет, — настаивал Листоед, — надо дать ему корни.

— «Найди Уанду», — вспомнил Хьюмэн и повернулся к Мандачуве. — Иди! Найди, ее и скажи, что Миро умирает. Скажи, что ворота закрыты, а Миро на этой стороне и умирает.

Мандачува побежал и скрылся из виду.

Секретарь открыл дверь, но Эндер почувствовал облегчение, только когда увидел Новинью. Когда он послал Элу за ней, он был уверен, что она придет; однако пока они ждали столько долгих минут ее прихода, он начал сомневаться в том, что правильно понимает ее. Но сомневаться не было нужды. Она была именно такой, какой он ее себе представлял. Он заметил, что ее волосы распущены и разметаны ветром, и впервые со времени приезда на Лузитанию Эндер увидел в ее лице ту девочку, которая вызвала его меньше двух недель, больше двадцати лет назад.

Она выглядела напряженной, обеспокоенной, но Эндер знал, что ее беспокойство оттого, что она вошла в дом епископа так скоро после того, как были раскрыты ее прегрешения. Если же Эла сказала ей о Миро, это тоже должно было добавить ей забот. Но все это было временно; Эндер видел в ее лице, в спокойных движениях, в твердом взгляде, что конец ее долгого обмана был действительно тем даром, на который он надеялся, в который он верил. «Я пришел не для того, чтобы сделать тебе больно, Новинья, и я рад, что мой рассказ принес тебе не только стыд».