Игра на двоих (СИ)

Обретаю дар речи, вот только говорю и делаю совсем не то, что должна.

— Это неважно. Все неважно, — замечаю, как мать вздрагивает, словно почувствовав лед в моем голосе. Вскочив с кровати и не выпуская их рук ножа, я накидываю куртку поверх легкой рубашки и вылетаю из комнаты. Всю оставшуюся ночь, не смыкая глаз, провожу в подвале.

С того дня все реже появляюсь дома, возвращаясь разве что на ночевку. Теперь мне приходиться запирать двери более тщательно. Однако особой нужды в этом уже нет: никто не отваживается зайти в мою комнату. Теперь, замечая взгляды родителей, я вижу в их глазах не понимание, сочувствие и жалость, а страх. Меня боится собственная семья. Как и все остальные, они видят во мне того самого профи — жестокого и беспощадного, готового наброситься на любого, кто посмеет потревожить его покой. Если раньше, наблюдая за моим поведением на Арене, они всеми силами пытались оправдать меня, понимая, что я убиваю лишь для того, чтобы выжить и вернуться к ним, то сейчас мне нет оправдания, и в их взглядах читается непонимание и осуждение — они не узнают свою дочь и внучку. Когда она успела стать такой? Никто из них не может найти ответ на свой вопрос.

Я чувствую себя чудовищем, но не могу остановить происходящие во мне изменения. Не могу ничего поделать. Отворачиваюсь, чувствуя на себе пристальный взгляд. Обрываю разговор на полуслове, если речь заходит обо мне. Дергаюсь от осторожных, нерешительных прикосновений. Не подпускаю никого. Ухожу из дома, громко хлопая дверью, когда кто-то из родителей хочет поговорить. Я не знаю, что им сказать. Что я изменилась? Что схожу с ума? Что не знаю, чего ждать от завтрашнего дня? Что Капитолий может в любой момент вспомнить о моем существовании и превратить в марионетку, угрожая убить всех тех, кто мне по-прежнему дорог? Не хочу обсуждать это с ними. А о каких-то повседневных делах говорить не получается: я чувствую, как их жизнь становится все более далекой от меня. Потому мне не остается ничего другого, кроме как повторять, что все в порядке, уходить на рассвете и возвращаться, когда на улице давно стемнело. Впрочем, не я одна так поступаю: мать следует моему примеру, целыми днями пропадая на фабрике. Денег у нас теперь достаточно, но я вижу, что ей нужно занятие, то ли чтобы заглушить боль от потери мужа, то ли чтобы не думать о том, что скоро она потеряет и дочь.

Тем временем на моем теле один за другим появляются свежие порезы — стоит мне почувствовать приближение очередного приступа, как я достаю нож и наношу себе все новые увечья. Я уже не могу остановиться: физическая боль по-прежнему заглушает все остальные чувства, а потому ран становится все больше. Когда рядом не оказывается ножа, я могу ударить рукой по стеклу, дереву, камню — сделать все, что угодно, только бы забыться, убежать от реальности.

Мне продолжают сниться кошмары, вытаскивая на поверхность все мои страхи и ужасные воспоминания. За мной охотятся профи. Джейк сбрасывает меня со скалы. Эмили неслышно подкрадывается сзади и вонзает нож мне в спину. Все те, кто погиб на Арене, загоняют меня в угол и громко смеются — над моим бессилием, над моим ужасом, над моей паникой.

— В чем моя вина?! — кричу я им, собрав остатки сил. — Что я сделала?!

Со всех сторон доносится негромкий, от отчетливый шепот. Голоса призраков похожи на раздраженное шипение разбуженной змеи.

— Ты жива. Ты выжила. Ты будешь жить. А мы — нет. Мы погибли. Мы не вернемся.

— Вы это называете жизнью?! — я поднимаюсь на ноги, но не решаюсь сделать и шага навстречу своим мучителям. — Я дорого заплатила за свое возвращение. Будь моя воля, я бы предпочла смерть тому жалкому подобию существования, которое влачу теперь! Хотите жить? Так забирайте мою жизнь — она мне не нужна!

— Ты знаешь, что это невозможно, глупая! — шипят они, медленно, но верно смыкаясь в плотное кольцо вокруг меня. Я опускаюсь на колени и смотрю на них снизу вверх. Призраки кружат надо мной, вселяя еще больший ужас, не давая возможности убежать или спрятаться.

— Нет, мы не позволим тебе сдаться так просто. О, мы отомстим за нашу гибель сполна! Ты будешь жить долго, очень долго, и до конца твоих дней мы будем являться тебе, заставляя помнить обо всем, что случилось на Арене. Помни! Помни. Помни…

Проснувшись от собственного крика, я долго всматриваюсь в ночной мрак, заполнивший комнату, лихорадочно пытаясь разобраться, точно ли это был всего лишь сон. Напрасно: призраки прошлого так и продолжают мелькать перед глазами. Встав с постели, подхожу к окну, распахиваю его и, опираясь о подоконник, подставляю лицо пронзительному ветру. Холодный воздух приводит в чувство, но, боясь новых кошмаров, я больше не решаюсь лечь. Вместо этого ставлю рядом с окном невысокое кресло и сворачиваюсь клубочком. Уснуть не получается.