Игра на двоих (СИ)

Захватив пару книг и скрывшись в чаще леса, мы растягиваемся на влажной траве и часами спорим на тему политики, истории, философии, религии. Панем — целиком и полностью светское государство, церквей здесь не существует. Все, что мы знаем о религии — остатки знаний, сохраненных со времен существования прошлой цивилизации и переданных нам нашими предками. Поэтому я узнаю немало нового из рассказов Хеймитча. Он же рад любым вопросам. А их у меня, оказывается, не так мало. Мужчина охотно учит меня всему, что знает сам — от истории и политики до религии и правил этикета, от элементарных навыков выживания на природе до тонкостей флоры и фауны двенадцати Дистриктов и Капитолия (в котором, правда, уже не найдешь ни растительности, ни диких животных), от элементарных расчетов, основ химии и физики до литературы, искусства и древних языков.

Однако надолго моего интереса не хватает. Лишь недавно вернувшиеся силы быстро иссякают. Словно что-то внутри меня яростно сопротивляется попыткам Хеймитча вернуть подопечную к жизни. Постепенно мной снова овладевает апатия и безразличие к происходящему. Может, виной тому приближение зимы и холод, окутавший Дистрикт? Колючий, пронизывающий, жестокий — он сковывает все, до чего он может добраться. А так как мое сердце все еще покрывает слой льда, в случае со мной ему не составляет особого труда захватить в плен очередную жертву.

На улице поздно светает и рано темнеет, а потому мы чаще остаемся дома, освещая комнаты огнем камина и одиноких свечей. По утрам я так и остаюсь в постели, плотнее завернувшись в одеяло и взяв в руки одну из книг, принесенных ментором. Последний, к слову, так и продолжает сидеть в кресле, наблюдая за подопечной. Когда мне надоедает читать, я откладываю очередной том в сторону, опускаюсь на подушку и равнодушно смотрю на кусочек темно-серого, хмурого неба, что виднеется из окна. Иногда мне ничего не стоит уснуть, иногда же Морфей не спешит заключить меня в свои надежные объятия. Мое нынешнее состояние отнюдь не похоже на то, что было со мной раньше — ни боли, ни кошмаров, ни видений. Я все также встаю по утрам, принимаю душ, завтракаю, делаю уроки, заданные ментором, совершаю прогулки по лесу, возвращаюсь домой, общаюсь с родителями и Хеймитчем. Все это я делаю механически, только потому, что так надо. Потому, что это — подобие образа жизни, который мне теперь предстоит вести. Потому что так мне внушили окружающие, те, кто любит меня и желает, чтобы я жила полной жизнью. Может, этих объяснений недостаточно, но мне хватает. То, что происходит со мной сейчас — лишь слабый отголосок той боли, что мне пришлось испытать. Это не более чем чувство подавленности упадка сил и меланхолии. Днем я часами лежу на застеленной кровати, свернувшись клубочком и прикрыв глаза. Ощущение, будто сознание делит мой разум надвое. Одна часть приказывает сопротивляться охватившему и отравляющему меня унынию, угрожает, что ни к чему хорошему это не приведет, просит подняться на ноги и заняться чем-нибудь, что могло бы отвлечь, умоляет не поддаваться апатии. Другая — тихим, спокойным и вкрадчивым тоном уговаривает оставаться на месте и не двигаться, обещает, что ничего страшного не случится, внушает, что проще сдаться, что бороться бесполезно, что ни в одном из моих действий нет смысла.

И то, и другое пройдет, я знаю. Вот только до этого момента мне очень хочется побыть в одиночестве. Ментор, оставь меня в покое. Раздражение сменяется отрешенностью, грубый тон в ответ на привычную иронию — молчанием. Большую часть времени я будто нахожусь в прострации, и Эбернети приходится сильно постараться, чтобы вывести меня из такого состояния. Я снова замолкаю, предоставляя Хеймитчу решать, чем нам стоит заняться сегодня. Однако изменений в его настроении пока не видно: либо он не замечает вновь проявившейся апатии подопечной, либо делает вид. А может, ему просто безразлично. Может, Хеймитч, как и его подопечная, не любит холод? Я все реже слышу крики и язвительные замечания в свой адрес. Иногда я даже думаю, что скучаю по ним. Иногда — что мне это просто кажется.

Сегодня один из тех самых дней, когда мной движет желание остаться в одиночестве. И если для этого нужно предпочесть сырую и холодную погоду с завыванием ветра и срывающимся снегом теплой постели, книге и чашке горячего чая, я готова. Вот почему я здесь, на улицах Шлака. Рано утром я проигнорировала слова ментора о том, что тот ждет меня в библиотеке, и, дождавшись, пока он уйдет к себе, чтобы найти очередную книгу по истории, тихо выскользнула из дома и двинулась в сторону Дистрикта, зная, что Хеймитчу и в голову не придет искать меня в толпе рабочих, которые в будние дни вечно спешат по улицам Шлака. А одинокой можно побыть и в толпе, тем более если ей нет до тебя дела.