Игра на двоих (СИ)

Миротворец, заметив, что я остановилась, подходит, сильно, до боли сжимает мое запястье и толкает меня в сторону комнаты.. Его напарник, заметив неосторожное движение Хеймитча в сторону подозреваемой, оттесняет его в сторону. Я со злостью вырываюсь из объятий своего сопроводителя и вхожу.

На протяжении всего допроса стараюсь не забывать последние слова ментора и держаться уверенно. Как ни странно, мне это удается. Сказать, что за прошедшие часы я успела стереть из памяти события прошлой ночи, значило бы солгать не только окружающим, но и самой себе. Я задвинула эти воспоминания в самый дальний уголок сознания и пообещала вернуться к ним только тогда, когда все закончится. Так что сейчас я чувствую себя свободной от всех обязательств и чувства вины и отвечаю на вопросы главы миротворцев со всей дерзостью, на которую способна, позволяя себе грубость и иронию. Знаю, что наглость может сильно навредить моему и так плачевному положению, но не могу сдержаться. Каждое мое слово пропитано злостью и отвращением ко всем присутствующим.

Допрос длится не меньше часа, который кажется мне вечностью. Меня подробно, буквально по минутам расспрашивают о том, где я была и чем занималась вчера. Я отвечаю на вопросы, сопровождая каждую фразу язвительным комментарием. Когда у одного из присутствующих миротворцев заканчивается терпение разговаривать со мной, начинаются угрозы. Однако я все с той же уверенностью интересуюсь: „Джаспер оставил записку, в которой обвинил меня в собственной смерти? Вы нашли его тело? Или, возможно, оружие, которым, как вы думаете, его убили? Почему вы считаете его погибшим? С таким же успехом он мог сбежать в лес!“

В конце концов меня отпускают, дальнейшее расследование отменяют, а дело закрывают за недостатком оснований, улик и доказательств. Я покидаю кабинет мэра и моментально оказываюсь в объятиях Хеймитча. Ему тоже хотят задать пару вопросов, но ментор ведет себя еще хуже, чем подопечная, а потому миротворцы уничтожают его взглядом и велят убираться обратно в деревню. Эбернети отвечает презрительной улыбкой, приобнимает меня за плечи и подталкивает к выходу.

А на Главной Площади меня уже поджидает толпа разъяренных жителей Дистрикта-12. По лицам собравшихся мужчин и женщин я вижу, что один шаг отделяет их от того, чтобы наброситься на меня. Со всех сторон доносятся пронзительные, полные ненависти крики:

— Лгунья!

„Можно подумать, вы всегда говорите правду“, — думаю я, приближаясь к Площади.

— Лицемерка!

„Каждый из нас“.

— Неблагодарная дрянь!

«А за что я должна сказать „спасибо“ вам? За то, что никто из старших не вступился, когда пятнадцатилетнюю девочку выбрали для участия в Голодных Играх?»

— Преступница!

„Я всего лишь хотела выжить“.

— Капитолийка!

„Знаете, моя ненависть к столице Панема куда сильнее вашей“.

— Твое место — на виселице!

„А где ваше?“

— Казнить ее!

„Это скорее выход из западни, в которую меня загнали, чем наказание“.

— За что ты убила моего сына?!

„За что он хотел убить меня?“.

— Что он тебе сделал?

„А я ему и его друзьям?“

— Отправляйся в ад!

„Я уже там, разве не видите?“

— Демон!

„Да-да, прямиком из преисподней“.

— Чудовище!

„Всего лишь его хозяйка“.

Собравшиеся мешают нам пройти. Тогда Хеймитч закрывает подопечную собственным телом и начинает продираться сквозь толпу. За это ментор тоже удостаивается порции оскорблений, но не реагирует на них, в отличие от меня. Вышедшие вслед за нами миротворцы делают вид, что наводят порядок и разгоняют жителей по домам, но это, конечно, ничуть не помогает. Пока мы медленно движемся в сторону Деревни, я замечаю, что многие взрослые взяли с собой детей. Теперь они смотрят на родителей и повторяют за ними ругательства в наш адрес. Кто-то подбирает в земли небольшие камни и бросает мне в спину. Один попадает в цель. Я останавливаюсь, оборачиваюсь и обвожу мутным взглядом Площадь и собравшихся людей. Вижу в окне Дома Правосудия мэра, который не решается подвергнуть собственную жизнь опасности и выйти, чтобы успокоить народ. Хеймитч кричит, что надо идти, но я не реагирую, лишь продолжаю стоять на месте, слегка покачиваясь, и смотреть на разгневанную толпу. Сердце начинает ныть, а голову словно стягивает железный обруч. Я не чувствую ничего — ни паники, ни ужаса, ни страха, ни даже злости или обиды. Только все то же отвращение, тупое безразличие ко всему происходящему и глухая, тянущая боль где-то внутри. Наконец, ментор подходит, хватает меня за руку, с силой прижимает к себе и ведет прочь из Дистрикта. Нет сил сопротивляться; я покорно иду за наставником. Мы возвращаемся в Деревню. Самые изощренные ругательства и мелкие острые камешки продолжают лететь нам вслед еще очень долго, но я больше не обращаю на них внимания.