Игра на двоих (СИ)

Капитолий все так же ужасающе прекрасен, как и в нашу первую встречу шесть месяцев назад. Однако тогда у меня не было ни времени, ни особого настроения играть роль обычного туриста и обращать внимания на каждую достопримечательность, поэтому по-настоящему я знакомлюсь со столицей Панема только сейчас. Головокружительно высокие здания, чьи верхние этажи, кажется, вот-вот заденут облака. Широкие улицы с толпами праздно шатающихся капитолийцев и многочисленные переулки, большинство из которых ведут в тупик. В таких несложно запутаться. Громадные площади с фонтанами и статуями. Автомобили, с безумной скоростью мчащиеся по идеально ровным дорогам, покрытым темно-серым асфальтом. Мотоциклы, ловко маневрирующие среди остального транспорта, — легкие и изящные, но вместе с тем быстрые и мощные. В небе один за другим пролетают планолеты.

Город напоминает лабиринт Минотавра, о котором мне рассказывал ментор. Согласно преданию, во времена правления античных царей, за многие тысячи лет до возникновения нашей цивилизации, на свет появилось чудовище с телом человека и головой быка, обитающее в подземном дворце-лабиринте. Каждый год ему в жертву приносили детей, юношей и девушек, которых выбирали с помощью жребия; добровольцев отправиться на верную смерть не было. Минотавр съедал своих жертв, не оставляя им ни единого шанса на спасение. Та же участь ждет каждого, кому выпадет горькая доля трибута Голодных Игр. Никто не сможет выбраться живым их объятий Капитолия. В самом центре города — Дворец Президента, в самых глубинах которого и скрывается чудовище в человеческом обличии, но с нечеловечески жестокой сущностью.

Я стою перед зеркалом и с тоской в глазах смотрю на свое отражение. Она совсем не похожа на меня, эта девушка с раскрашенным лицом и в вызывающей одежде. Она старше, сильнее, смелее, умнее и опытнее. Но не лучше и не хуже, просто другая. А я не меняюсь: в голове мелькают те же мысли, что и полгода назад. Казалось бы, должна привыкнуть к тому образу, какого требует от меня Капитолий. И я правда скучала. Мне лишь не нравится то количество ограничений, которые он накладывает. Словно что-то мешает сделать шаг в сторону, обронить лишнее слово, глубоко вздохнуть. Я надеваю маски, одну — на лицо, вторую — на душу. Первая смеется, вторая плачет. Порой мне не удается понять, которая из них олицетворяет то, что я на самом деле чувствую. Снаружи — безумная, но счастливая улыбка, внутри — гримаса отвращения, скорби и боли. Я отворачиваюсь от зеркала и продолжаю наблюдать за творящейся вокруг меня суетой.

Сегодня утром я выступила перед жителями Капитолия с приветственной речью. Сегодня вечером мне предстоит беседа с Цезарем на глазах у тысяч зрителей и сотен тысяч телезрителей. Фликермен наверняка потребует от меня подробный отчет о Туре и путешествии по Дистриктам Панема, но я до сих пор не решила, как следует ответить на его главный вопрос. Я бы могла сказать многое о том, что видела — о грязи, бедности, даже нищете, беспорядках, несправедливости. Однако этого не оценят не то что Президент и его министры, но даже зрители Капитолия. Здесь не принято говорить правду. На самом деле сейчас это не принято нигде, но в столице цена за любое неосторожное слово может оказаться особенно высокой.

Стилист и его команда подготовки стараются из последних сил: Цинна застегивает корсет платья, длина которого нарушает все возможные приличия, Флавий укладывает самые непослушные пряди, сетуя на мои чересчур длинные волосы, Вения в который раз освежает макияж, Октавия приносит туфли и, путаясь в хитросплетении тонких бархатных ремешков, помогает мне надеть их. Эффи бегает вокруг зеркала, поминутно глядя на часы и предсказывая ужасные последствия, которые обрушатся на всех нас, если мы опоздаем хоть на секунду. Вскоре у меня перед глазами начинают прыгать разноцветные точки, а в ушах все звенит тонкий, но пронзительный голос Бряк. Я прошу ее остановиться, а еще лучше уйти, но та лишь бросает на меня уничтожающий взгляд и продолжает с ворчанием кружить по комнате. Кажется, в потоке ругательств звучит имя ментора. Его она обвиняет в том, что он портит мои и без того небезупречные манеры, меня — в том, что я с радостью поддаюсь его дурному влиянию. Смешно. Я устало прикрываю глаза. Покачиваюсь, но стараюсь удержаться на ногах. Слишком высокие каблуки: отступив на шаг и оступившись, теряю равновесие. Цинна вовремя подхватывает меня и помогает спуститься с платформы, на которой я стояла. Входит ментор. Ему хватает мимолетного взгляда, чтобы оценить ситуацию. В два стремительных прыжка подскочив ко мне, Хеймитч прогоняет команду подготовки одним взмахом руки и жестом просит стилиста оставить нас наедине. Тот понимающе кивает и молча уходит.

— Ты устала, — констатирует мужчина.

— Я в порядке.

Тот лишь качает головой, но не произносит ни слова. Цепкий взгляд скользит по моему отражению, по очереди задерживаясь на лице, открытых плечах, сложенных на груди руках и длинных ногах, едва прикрытых невесомой черной тканью.