Игра на двоих (СИ)

Мисс Эвердин вжимается в дерево, прячась в его тени. Но никто из проходящей в каких-то двадцати метрах компании не замечает ее. Девушка провожает их взглядом и принимается ходить по опушке, раздумывая, что делать с припасами, кое-как сваленными на землю у входа в пещеру. Внезапно с противоположной стороны из леса выбегает Лиса. Та уже давно ждет подходящего момента, чтобы стащить у профи хоть немного еды. Ей кажется, что этот момент настал. Исхудавшая, со спутанными грязно-рыжими волосами, девочка напоминает дикого зверька. Но то ли от голода, то ли от усталости присущие Лисе сообразительность и хитрость уступают место медлительности и наивности. Она несется к Рогу Изобилия, не замечая ничего и не думая о возможных препятствиях. Не придавая значения взрытой земле вокруг пещеры.

— Это так странно, — вполголоса протягиваю я, завороженно глядя на взвившиеся в небо клубы огня и дыма. — Только что мы видели, как профи словно наивные дети проглотили приманку, и тут же оказывается, что они заранее подготовились к приему незваных гостей. Им хватило ума не только придумать план, но и грамотно воплотить его в жизнь. А еще они достаточно глупы для того, чтобы пойти на верную смерть, ради призрачной надежды избавиться от еще одного соперника.

— В Голодных Играх странностей на самом деле очень много, — отвечает Хеймитч. Сплошные парадоксы и не видно ни одной четкой границы.

— Это просто смешно.

— И грустно одновременно.

Звук выстрела из пушки прерывает нашу беседу с философским подтекстом. Минус одна рыжеволосая жизнь. Плюс один шанс на победу для наших трибутов. Китнисс, увидев соперницу, вынуждена оставаться на безопасном расстоянии и именно это спасает ее, когда раздается взрыв. Ударная волна теряет силу, разлетаясь по центру Арены и ей не удается ранить второго трибута. Китнисс отбрасывает назад, она падает, моментально переворачивается на живот и ползет прочь, обратно в глубь леса.

Руте везет меньше: по дороге к очередному костру она сама попадает в ловушку разъяренных профи, догадавшихся о ее плане. Остальные зрители теряются в догадках, как им это удалось, мы с Хеймитчем лишь возмущенно фыркаем. Какая разница? В любом случае, пока Китнисс терпеливо ждет союзницу в условленном месте, та беспомощно барахтается под крепкой сетью. Не желая выдавать напарницу, девочка мужественно молчит до тех пор пока Марвел с дьявольской улыбочкой не приставляет к ее шее копье.

Девушка молча, без единого крика пережила гибель младшей сестры, но сейчас она бьется с истерике над телом по сути чужого ей человека. И, по-моему, ее не за что судить. Я видела, каким полным безумной надежды взглядом Китнисс смотрела на Руту, когда ты сделала шаг ей навстречу. Мне, знавшей, насколько близкие отношения связывали двух сестер, было с самого начало понятно, что старшая Эвердин увидела в девочке не просто возможную союзницу, но потерянную было сестренку. В тот момент она не осознавала, что Прим вот уже сутки как мертва, позволив слабостям взять верх над разумом. Китнисс не потребовалось много сил и времени, чтобы убедить саму себя в истинности того, что на самом деле было подделкой, обманов, иллюзией. Несбыточной мечтой. Сейчас девушка потеряла не Руту, а Примроуз. Та умерла у нее на руках, а она ничего не смогла сделать. Спела напоследок колыбельную, закрыла покойной глаза, легко поцеловала в лоб. И покорно отпустила ее, утопив еще не остывшее тело в цветах.

«Ты никому ничего не должна. Все закончилось, ты свободна», — шепчет на прощание девушка и, медленно развернувшись, нетвердой походкой идет к лесу. Уже было облегченно выдохнув, ведь все могло быть гораздо хуже, я в ужасе замираю, видя, как ее испачканные кровью пальцы складываются в знакомом каждому жителю Двенадцатого жесте. Жесте, о котором не было известно никому, кроме нас. Раньше он означал лишь мир и покой. Теперь о нем знают все. И все меняется. Теперь в глазах любого, будь то капитолиец или житель дальнего Дистрикта, он приобретает темное, бунтарское значение, угрожающее заведенному три четверти века назад порядку. В одних он вселяет надежду, в других — страх. Воспаленное воображение рисует на соседнем экране Президента, наблюдающего за всем происходящим и гневно хмурящего брови.

Я оглядываюсь по сторонам. Есть ли здесь хоть кто-то, кто правильно понял, что хотела сказать Китнисс? О чем думала Эвердин, прикладывая три пальца левой руки к губам и поднимая их к небу, прямо под прицелом сотен тысяч камер? Может быть, мы никогда этого не узнаем: не у кого будет спрашивать.

— У каждого своя Рута, — я еле слышу обреченный шепот Хеймитча за поднимающимся шумом недовольных голосов.

— Как звали твою? — спрашиваю, едва шевеля помертвевшими губами.

— Мейсили Доннер.