Игра на двоих (СИ)

Веревка. Когда трибуты разбирали добытые из Рога Изобилия вещи, Пит обнаружил в своем рюкзаке толстую и прочную веревку. Недолго думая, он отдал Прим, чтобы та не упала с дерева во сне, ведь спать на земле они боялись. Когда профи загнали их наверх, парень протянул девочке канат и велел покрепче привязаться к ветви. Сделала ли она так, как он сказал?

Я возвращаюсь в гостиную, снова включаю запись и пересматриваю те несколько минут, когда Примроуз боролась за жизнь. Дерево. Рука Пита. Клацающие зубами хищники в человеческом обличии. Падение. Удар о корни. И упавшая следом веревка без единого узелка. К концу просмотра у меня возникает смутное подозрение, что борьбы не было. Каждый кусочек мозаики медленно, но верно встает на свое место. Прим было известно, кто придет спасать ее на Арену. Знала она и то, что победителями им вдвоем с сестрой не стать. Знала… и уступила ей золотую корону. Я вспоминаю, за что она получила десять баллов и понимаю, что девочка была совсем не такой слабой, как мне казалось. Мы все становимся сильнее, когда любим. А она любила. Способна ли я на чувства, ради которых не жаль отдать жизнь за другого человека?

По дороге обратно в спальню замечаю полоску света, пробивающуюся из-под двери комнаты Китнисс. Не знаю, что именно движет мной в тот момент, но я тихо стучусь и вхожу. Девушка сидит на полу перед громадным, от пола до потолка, окном и смотрит сверху вниз на панораму ночного города.

— Красиво?

Она не оборачиваюсь пожимает плечами.

— Наверное. С родным лесом всё равно не сравнить.

— Я тоже так думала, когда оказалась в Капитолии в первый раз.

— Мне не интересно, что ты думала, — сухо произносит Эвердин.

Я не чувствую себя виноватой — ну, по крайней мере, я бы никогда не призналась в этом Китнисс, —, но и ругаться мне тоже не хочется. Поэтому, так и не сострив в ответ, я подхожу и опускаюсь на пол рядом с ней.

— Тогда что тебе интересно? Что тебе важно?

— Что я жива и смотрю на мир, а она больше его не увидит. Никогда.

Я тихо вздыхаю. Не умею общаться с людьми. Не умею разговаривать по душам, утешать и соболезновать. Ей необязательно знать правду. Я слишком хорошо знаю, что значит жить с мыслью о том, что родной человек погиб из-за тебя. Ради тебя. Любя и защищая до последнего вздоха.

— Это случайность. Глупая, нелепая, жестокая случайность.

— Слишком много случайностей за последнее время.

— В этом и заключен смысл мира, в котором мы живем, Китнисс.

— В чем? В случайностях?

— В том, что есть не только жизнь, но и смерть. И мы не в силах выбирать, кого ей забрать сегодня. Она приходит, не здороваясь, чтобы никто не заметил ее присутствия, и уходит, не прощаясь, чтобы обязательно вернуться за кем-то еще.

— Лучше бы она забрала меня…

— Нет. Все, что случилось — правильно. Так и должно быть.

— Почему?

— Прим не смогла бы жить в том, что сейчас представляет собой наш мир. Ей бы не нашлось в нем места. Поверь мне, иногда лучше уйти, чем жить, чувствуя себя чужой, куда бы ты ни пришла и к кому бы ни обратилась.

Девушка долго что-то обдумывает, прежде чем спросить.

— Какой он, это мир?

— Думаешь, я смогу ответить на этот вопрос?

— Уверена.

Я прикрываю глаза и воскрешаю в памяти все хорошее и плохое, что успела повидать за свою жизнь. Совсем не удивляюсь, когда второго оказывается больше.

— Мрачное место, залитое грязью и кровью, где царит холод, равнодушие, презрение и гордыня. Святынь лишили святости, а о ценностях и вовсе позабыли.

— Невеселая картина, — разочарованно усмехается она.

— Жизнь вообще несправедливая и невеселая штука. Чем раньше это поймешь, тем лучше для тебя.

Кажется, наш разговор — совсем не о том.

— Ты назвала мою сестру слабой…

— Я была права только отчасти.

— А какой ты назовешь меня? — не обращая внимания на мои слова, почти равнодушно спрашивает Китнисс.

— Все зависит от того, что ты собираешься делать, когда окажешься на Арене.

— Сдохнуть в первую же секунду, например.

— Тогда я и тебя назову точно так же.

— А зачем…?

Вместо ответа я долго смотрю ей в глаза и, собравшись с духом, протягиваю брошку-талисман.

— Примроуз очень хотела, чтобы ты жила.

— Откуда это у тебя?

— Она просила отдать оберег старшей сестре и сказать, что он защитит ее, когда придет время.

Девушка молча берет брошь и дрожащими руками прикалывает золотую птичку к рубашке. На груди, слева, ближе к сердцу.

— Сила, Китнисс, бывает разной, — в горле встает горький комок. — Можно убить человека. Можно притворяться, что все в порядке, когда на самом деле это не так. Можно пожертвовать собой ради близкого. Можно продолжать жить, когда кажется, что в жизни не осталось смысла.

Голос срывается, и я скрываю хрип за приступом кашля.

— Твоя сестра оказалась достаточно сильной, чтобы уйти. Ты должна найти в себе силы, чтобы остаться.

— Ты понимаешь куда больше, чем я думала.

— Просто я пережила куда больше, чем тебе кажется.

Тишина. Лишь часы на стене устало щелкают стрелками, будто ведут обратный отсчет. Небо светлеет. Один за другим гаснут огни еще сонной столицы.

— Я не буду просить прощения за «любовь».

— Я не стану извиняться за «ничтожество».

— Мир?