Игра на гранях языка

Туфли, тапочки, сапоги, ботинки, кроссовки… – это всё обувь.

Молоток, дрель, плоскогубцы, отвертка, клещи… – инструменты.

Шапка, кепка, шляпа, берет, фуражка, папаха… – головные уборы.

Молоко, сыр, творог, кефир, сметана, брынза… – молочные продукты.

Чашка, кружка, стакан, бокал, фужер… – то, из чего пьют.

Марки, монеты, значки, открытки, спичечные этикетки… – то, что коллекционируют.

Уже тут видна первая непоследовательность: одни классы имеют свое четкое, устойчивое, однословное наименование (обувь, инструменты), другие обозначаются устойчивым же, но словосочетанием (головные уборы, молочные продукты), у третьих и такого названия нет, они могут быть обозначены по-разному (то, из чего пьют; посуда для питья; чашки-кружки и т. п.). На примере данных классов легко также показать нежесткость языковой системы.

Скажем, класс головных уборов в принципе проницаем, незамкнут. Можно добавить в него платок, шаль, тюбетейку, башлык, феску, чалму и т. д., хотя мы чувствуем, что с каждым шагом все дальше отходим от «типичного», привычного нам головного убора. А если продолжить этот список: войдет ли в него каска? Мотоциклетный шлем? Парик? Фата? Корона?.. Трудно сказать.

Это уже то ли головные уборы (по некоторым своим признакам), то ли нет (по другим). Границы класса оказываются нечеткими, размытыми – хотя ясно, что у него есть некоторое более или менее стабильное «ядро». (Сказанное, естественно, относится и к другим выделенным нами группам.)

Сложность лексической классификации связана и с тем, что слова неодинаковы по своей способности налаживать иерархические связи с другими словами. Есть такие, которые с легкостью образуют родовидовые отношения (например: туфли – вид обуви, отвертка – вид инструмента), а есть такие, которые плохо поддаются подобной систематизации. Это касается, в частности, слов неоднозначных, с отвлеченным или оценочным значением (например, загадка – это вид чего? Бессмыслица – это вид чего?). Кроме того, носителю языка привычно «работать» с некоторым наиболее удобным уровнем обобщения (примером может служить слово и понятие жук), а на уровни выше-и нижележащие (соответственно: насекомое и, допустим, навозник) он редко обращает внимание, они для него служат скорее своеобразным фоном…

Наконец, сами отношения иерархии, подчинения понятий в языковой классификации не так уж отчетливы и прозрачны. Вот, скажем, сыр – это вид молочных продуктов. А брынза? Находится ли она на том же уровне обобщения? То есть это тоже вид молочных продуктов? Или же это вид сыра? Другой пример. Птица – в языковом или, если угодно, наивном понимании – относится к животным или же существует рядом с ними как отдельный класс? Как мы скажем по-русски: «Птицы и другие животные спасались от пожара» или же просто «Птицы и животные спасались от пожара?» Кажется, первое предложение вызывает у нас сомнения («режет слух»), в то время как второе выглядит вполне нормально; это значит: птица – не животное…

Подобных вопросов и сомнений может быть множество. Главное же, сложность этих внутриязыковых отношений дает массу поводов для языковой игры. Дело в том, что принадлежность понятий к одному уровню обобщения не только интуитивно ощущается человеком, но и выражается формально, в тексте. Простейшая «проба на однородность» – возможность установления между словами сочинительной связи. На практике это означает: если имеется сочетание из двух слов, соединенных союзом и (или каким-либо другим сочинительным союзом), то оба его члена должны принадлежать к одному уровню обобщения. Поэтому нормальными, правильными являются конструкции типа сад и огород, стол и стул, учебники и словари, преподаватели и студенты. А ненормальными, по крайней мере странными, являются книги и словари, стол и мебель, яблоки и овощи. Тем не менее именно такие словосочетания встречаются иногда в речевой практике: куплю книги и словари (объявление в газете), машины для перевозки людей и студентов (из документа) и т. п. Естественно, что они составляют один из объектов языковой игры.