Или увижу при иных обстоятельствах, если им снова вздумается совершить налет на Блэкуинг. В лучшем случае я смогу лицезреть, как они торопятся унести ноги. В худшем (самый жуткий вариант) — когда им будет уже некуда торопиться. Сегодня, увидев брата, я поняла, до чего же скучаю по близким и дому. Странное обаяние Хейдена заслоняло от меня этот факт. Я слишком легко освоилась в его жилище, чего ни в коем случае нельзя было делать, и теперь обильно пожинала плоды.
Мне вспомнился темный гараж и мгновения, проведенные с Хейденом. Тело обдало жаркой волной. Я вновь ощутила соприкосновение наших тел, его губы, приникшие к моим. Удивительные ощущения, только вряд ли они повторятся после сегодняшнего налета на Блэкуинг. Мои солагерники напомнили Хейдену, кто я и откуда, а потому романтическим мгновениям в гараже не суждено повториться.
Отчаяние подкинуло мне другое воспоминание: как Хейден обхватил меня, не давая броситься в гущу сражения. Безоружной, не знающей, кто напал на лагерь. Я испытала замешательство, вспомнив его губы, прижатые к моему уху, и то, как упорно он старался, чтобы нас не заметили.
— Хейден! — тихо позвала я, не зная, спит он или нет.
Он долго не откликался. Должно быть, уснул. И вдруг…
— Что?
— Зачем ты это сделал?
Поджав губы, я смотрела в темный потолок хижины и ждала ответа.
— Что именно? — отрешенно спросил он.
— Зачем ты разыскал меня, прижал к этой дурацкой стене и не пустил в бой?
Мне отчаянно хотелось знать ответ. Даже под ложечкой сосало от напряжения. Я вертелась на кушетке, дожидаясь ответа. Хейден молчал. Мое терпение таяло. Прошла почти целая минута. Я поняла, что он не собирается отвечать.
— Молчишь? — не выдержала я.
В моем голосе прорывалось отчаяние. Плевать. Я хотела узнать причину.
— Я не очень понимаю твой вопрос, — уклончиво сказал Хейден.
— Ты меня не пускал, чтобы никто из грейстоунских налетчиков не увидел меня и не узнал, что я осталась жива? Или хотел меня защитить, поскольку я была безоружна? — спросила я, не зная, какой ответ окажется менее болезненным.
Хейден молчал. В темноте слышалось лишь его негромкое дыхание.
— Хейден! — почти заорала я, раздосадованная его нежеланием отвечать.
— Что ты хочешь от меня услышать, Грейс? — устало спросил он.
— Правду.
— Я это сделал, чтобы в твоем лагере не узнали, что ты здесь, — напряженно произнес он.
Я сникла, разочарованная его ответом.
— Но… — продолжал Хейден.
Мой живот заурчал, выражая надежду вопреки всем недавним событиям и моей злости на Хейдена.
— Что «но»?
В висках у меня стучало. Я изо всех сил заставляла себя не шевелиться.
— Но я бы соврал, если бы сказал, что первой причиной была эта, а не забота о твоей безопасности.
Глава 14
Я глубоко вздохнул и в очередной, наверное уже тысячный, раз перевернулся с боку на бок. Вопреки всем стараниям сон продолжал играть со мной в прятки. Я был дико измотан физически и психологически, однако разум не желал успокаиваться, мешая мне погрузиться в благословенное забвение сна. Как бы я ни мечтал о нескольких часах отдыха перед тяготами нового дня, судьба отказывала мне в таком подарке.
Я лежал на спине и глядел в темноту, ощущая нервозность во всем теле. Руки и ноги дрожали. Никакие попытки унять дрожь не давали результата. Вздохнув еще раз, я прекратил игру в засыпание, сел на кровати и спустил ноги на пол, упираясь локтями в колени. Я обхватил голову руками, выгнул спину и только тогда окончательно встал.
За грязными окнами едва брезжил рассвет, но передвигаться по хижине я мог и с закрытыми глазами. Ноги ловко обходили препятствия, раскиданные на полу. Я добрался до письменного стола, зажег огарок свечи и плюхнулся на стул. Взглянув украдкой на Грейс, я с облегчением увидел, что она крепко спит. Ее грудь медленно поднималась и опускалась.
Я поморщился от скрипа выдвигаемого нижнего ящика. Оттуда я достал старую конторскую книгу в кожаном переплете, служившую мне дневником. Скрип мог разбудить Грейс. Я снова взглянул на нее. Она продолжала спать. Я раскрыл дневник на последней записи с неровными строчками. Края страниц были потерты. В последнее время у меня как-то руки не доходили до записей. Не скажу, чтобы мне это нравилось. Я старался вести дневник более или менее регулярно.
Чистых страниц оставалось не так уж много. Каждая заполненная хранила частичку меня, переведенную в слова. Я делал записи для памяти: записывал то, что непременно забудется, если не останется на бумаге. Если не вести хронику событий, как другие о них узнают? Когда нас не станет, откуда еще людям будущего почерпнуть сведения о нашем лагере и его обитателях?