Игра на выживание

Из того же ящика я достал ручку и начал писать. После долгого перерыва это было не так-то просто. Казалось, я вожу по бумаге не своей, а чьей-то чужой рукой. Наш мир мало нуждался в письме, и такое простое занятие казалось странным. Мне понадобилось преодолеть скованность руки. Первые слова получились написанными вкривь и вкось. Постепенно рука вспомнила навык и задвигалась свободнее. То, о чем я писал, отзывалось болью в сердце, но я старался подавлять эмоции, сосредоточившись на точности изложения.

Через какое-то время я почувствовал, что в окружающем пространстве чего-то недостает. Я больше не слышал ровного дыхания спящей Грейс. Я поднял голову, оглянулся назад и подскочил на стуле. На меня смотрели потрясающе красивые зеленые глаза. Пойманная на подсматривании, Грейс закусила нижнюю губу. Я уловил ее состояние: она вдруг почувствовала, что вторглась в личное пространство другого человека.

— Привет, — тихо сказала она.

— Привет, — ответил я и, кашлянув, отложил ручку.

— Чем занимаешься? — спросила она, садясь на кушетке.

— Не спалось, — сказал я, воздержавшись от других объяснений.

Я никак не ожидал, что Грейс встанет и подойдет ко мне. Лицо у нее было грустным. Приблизившись, она покосилась на дневник, который я поспешил закрыть.

— Пишешь? — спросила она, переводя взгляд на меня.

— Угу, — ответил я, не пытаясь этого отрицать.

— И о чем?

— Это касается только меня, — ответил я, занимая оборонительную позицию.

Ответ заставил ее слегка нахмуриться. Она прислонилась к столу, глядя на меня сверху вниз. Хотя сейчас я сидел, а Грейс стояла, мне не понравилось, что она выше меня. У меня возникло ощущение уязвимости.

— Знаешь, тебе не повредит, если ты чуть-чуть приоткроешься, — сказала она.

— Не тебе это говорить, — огрызнулся я, подняв на нее глаза.

Чувствовалось, мы оба изрядно устали.

— И потом… может повредить.

Грейс лениво раскрыла глаза и покачала головой, словно у нее не было сил затевать спор.

— Ну хорошо, — пошла на попятную она. — А почему не спалось?

— День тяжелый был, — сухо ответил я.

Он запомнился мне как нескончаемая цепь стремительных взлетов и сокрушительных падений.

— Согласна.

Взгляд Грейс снова упал на дневник, который я переложил на колени, словно она могла читать сквозь обложку. Дурацкое ощущение уязвимости не исчезало. Тогда я вернул дневник на место и с шумом задвинул ящик.

— А ты почему встала? — спросил я, поворачиваясь к ней.

— Наверное, и мне не спится, — пожала плечами Грейс.

Я вдруг почувствовал себя виноватым, представив, чтó пережила она. Мы вчера потеряли одну Хелену. Лагерь Грейс потерял троих. Вдобавок ей пришлось узнать от меня, какое будущее ее ждет: Блэкуинг она никогда не покинет, домой не вернется и, вероятнее всего, больше не увидит своих близких. Минувший день для меня был тяжелым, но для Грейс — несравненно тяжелее. Я вел себя с нею не самым лучшим образом.

— Ты… прости, что я наорал на тебя… там, — пробубнил я.

В моих устах эти слова звучали весьма странно. Обычно я не извинялся за свое поведение.

Губы Грейс изогнулись в язвительной усмешке, словно ей было не сдержаться.

— Ты всерьез просишь прощения?

— Да, — ответил я, вновь перехватывая ее взгляд. — То есть… суть сказанного верна: ты не сможешь покинуть Блэкуинг. Я сожалею о том, как это было сказано.

Грейс кивнула, облизав губы. Она смотрела в пол, сложив руки перед грудью. Не уверен, означало ли это, что она принимает мои извинения.

— Понимаешь… — Она наморщила лоб. — Я только вчера по-настоящему поняла, какое будущее меня ждет. Я больше не увижу своих и не попаду домой.

Меня вновь захлестнуло чувство вины. Попытка спасти ей жизнь и тем самым вернуть долг дала обратный результат. И еще какой! Возможно, для Грейс было бы лучше, если бы в тот день я оставил ее в городе. Не прижми я ее к стене хижины, она бы рискнула сбежать в свой лагерь. Скорее всего, ее бы застрелили, и тогда смерть стала бы для нее благом, освобождением. А так она заперта здесь навсегда. Не исключено, что без меня ей бы жилось гораздо лучше.

— Прости, — пробормотал я, не зная, что еще сказать.

Брови Грейс сдвинулись еще плотнее. Мое извинение было для нее неубедительным. Пустой звук.

— Ты хоть представляешь, каково сознавать, что больше никогда не увидишь свою семью? — едва сдерживаясь, спросила она. — Нет, не представляешь.

Усилием воли я сдержал волну горечи, поднятую ее предположением.

— Представляю, и очень хорошо, — ответил я, заставляя Грейс смотреть на меня.

— Бежим, Хейден! Надо бежать!