Игра по-крупному

По службе Степан продвигался со скоростью улитки: сто рублей, сто пять, сто десять, сто пятнадцать, сто двадцать... На отметке "сто двадцать" улитка уперлась в прощелыгу и бездаря Хоменко, стилягу и бабника, возненавиденного всей семьей, включая ее подрастающих членов, и три года не могла двигаться дальше, пока "хохьяцкая своячь Хомеко" не ушел работать на полигон настройщиком радиоаппаратуры. Улитка поползла дальше: сто тридцать, сто сорок... Выручали лишь квартальные премии и премии, которые щедро платило Министерство обороны за сданные заказы. Степан возвращался с работы, вяло сжевывал ужин, мыл за собой посуду, раздраженно выслушивал семейные новости ("Денис опять прогулял математику, поговори с ним", -- "А что говорить! Твое воспитание! Я предлагал его в шахматы записать, а ты в футбол отдала -- вот теперь и ходи по собраниям...") и садился на кухне с газетами -- выбирать официальные сообщения, которые он каллиграфическим почерком расписывал по многочисленным тетрадям. Вот вопросы разоружения, вот вопросы аграрной политики, здесь -- отношения с развивающимися странами, а вот тут -- краткие биографии и служебные перемещения всех членов бюро обкома во главе с Григорием Васильевичем Романовым, самым молодым членом Политбюро, который, возможно, скоро станет...

И тогда... Степан живо воображал, как там, в подвалах на Литейном, перелистывают его личное дело и с изумлением обнаруживают, что во всех своих выступлениях -- будь то профсоюзное или партийное собрание, отчет в штабе гражданской обороны или политинформация, которую он регулярно проводит в отделе, -- во всех без исключения выступлениях, он, Степан Николаевич Фирсов, цитировал не Генерального секретаря Л. И. Брежнева (хотя и упоминал иногда его фамилию и отдельные произведения), а руководителя ленинградских коммунистов, пропагандируя и всецело поддерживая его линию. И вот тогда... "Нет-нет, с фамилией все в порядке. Мы проверяли. Сменил в шестьдесят девятом по причине неблагозвучности -- взял фамилию жены. Чисто русская фамилия -- Сакин. Но вы смотрите дальше: потомственный пролетарий, член КПСС, работал в комсомольском оперотряде, был на Кубе, помогал разоблачать, наш старый секретный сотрудник. И сейчас проявляет бдительность. Например..." -- "Да-да, заслуживает. Отложите его дело, я сам доложу Первому. Ба, да они с Григорием Васильевичем один институт заканчивали! Наверное, ему будет приятно..."

Степан видел себя -- в мягком кресле, за огромным столом с вентилятором -- листающим чужие личные дела и отдающим короткие команды порученцам: "Вот этого надо проверить", "К этому присмотритесь -- много говорит", "А эт-т-т-им я сам займусь!" Шуршание колес черной "Волги", смольнинский подъезд, часовые. Спокойный, невозмутимый, видящий на несколько ходов вперед, беспощадный к болтунам и очернителям нашего строя -- Степан Николаевич Фирсов.

Младшего брата своей жены, с которым он по необходимости носил одну фамилию, Степан опасливо недолюбливал, считая его одним из тех самоуверенных умников, которые, выучившись за государственный счет, берутся судить о делах, их не касающихся, и, не зная броду, лезут в воду, и не только лезут, но и мутят ее, вместо того, чтобы жить, как весь советский народ, на берегу спокойной величавой реки и радоваться плавности ее течения. Степан полагал, что такие беспокойные личности -- источник опасности для общества, и когда Игорь оказался под судом, он порадовался этому факту, найдя в нем подтверждение своим умопостроениям, хотя и пытался выказать сочувствие Зое, которая неожиданно пустила по брату слезу на вечерней кухне: "Господи! Вот невезенье! Полтора года -- долой из жизни. За что?.." -- "Жалко, конечно, -- нахмурился Степан. И, помолчав, добавил рассудительно: -- Но понимаешь, Зоенька, значит, есть за что... В наше время просто так не посадят..." И тут же пожалел о сказанном. "Да иди ты к черту! Не делал хотя бы вида -- тебе на всех наплевать, кроме самого себя!.." -- Зоя швырнула нож в раковину, в которой она чистила картошку и пошла сморкаться в ванную.

Потом до Степана дошли тихие разговоры о больших деньгах, которые Игорь якобы взял в долг, и о потерянной им прописке на Большом проспекте, и он вновь порадовался -- на этот раз уже за себя: тому, что всю жизнь держался подальше от беспокойного клана автолюбителей, не женился по нескольку раз, и не влип -- тьфу, тьфу, тьфу! -- ни в какую историю.

Игорь уже проводил Настю в город и теперь находил себе мелкие дела на огороде, поджидая, пока сестра с мужем закончат чаевничать на веранде и соберут вещи.

Темнело быстро. Синее покрывало облаков, переливаясь багряным подбоем, тянулось за провалившимся в лесу солнцем. Кисло пахло угольным дымом. Редкие электрички, светясь желтым глубинным светом, визгливо притормаживали у станции, раскрывали двери и нетерпеливо подрагивали холодной обшивкой. Доносился хриплый голос машиниста: "Следующая остановка...", его перерубало шипящим хлопком, взвывали моторы, и рубиновые огоньки последнего вагона мелькали за подбежавшими к насыпи деревьями.