Игра по-крупному

Объявляется благодарность условно осужденному Николаю Максимову (статья 206, ч. 2 УК РСФСР) за успехи на фронте борьбы с грызунами! 17-го декабря Н. Максимов, находясь в ночной засаде, обнаружил двух тараканов, позарившихся на народное достояние -- хлеб. Презирая опасность, Николай Максимов одним ударом руки, в которой был зажат черствый батон местного хлебозавода, пригвоздил к столу опасных хищников.

Смерть тараканам!

Слава героям!

Общественность квартиры, учитывая незаурядную личную смелость, проявленную Н. Максимовым, ходатайствует перед администрацией спецкомендатуры о снижении ему срока наказания с трех лет до одного года, т.е. ставит вопрос о немедленном освобождении!

Брал с подоконника холодную книгу -- "Техническое обслуживание автомобилей", листал, разглядывал плохо отпечатанные схемы, потрескивала между пальцев дешевая сигарета, мощно храпели за стенкой -- там жили подельники-азербайджанцы: директор мясного магазина, завотделом и продавец, -- вчера он перепечатывал на звонком "Континентале" их характеристики для комиссии по УДО, и они долго спорили с ним, уверяя, что Азербайджан -- АССР, а не ССР. У ребят были хорошие отношения с семейным отрядником, и они были уверены, что Новый год встретят дома. В раковине шуршали тараканы. Тоска брала за душу, и он откладывал книгу, тушил сигарету в консервной банке и возвращался в комнату. Зажигал настольную лампу на тумбочке и открывал по пластмассовой закладке "Воскресение" Толстого -- дореволюционное издание акционерного общества А. Каспари, оставшееся от библиотеки Кима Геннадьевича. Толстого -- двадцать два томика в твердых картонных обложках, оклеенных фиолетовой бумагой с разводами, -- он сберег.

Остались "Золотой осел" Апулея, "Одиссея" и "Илиада" Гомера, -- их он надеялся прочесть когда-нибудь, а бессуетном уединении; остались книги, которые приятно открыть дождливым вечером и читать с любой страницы: "Двенадцать стульев", "Золотой теленок", Марк Твен, Лесков, Чехов, Есенин и Блок, О'Генри -- он же Уильям Сидней Портер, банковский служащий, сидевший в тюрьме, Щедрин, Гоголь, тончайший Казаков Юрий и тезка его -- Трифонов; Каверин Вениамин -- его "Вечера на Васильевском острове" следовало, как хороший коньяк, пить маленькими глотками. Были сохранены на подрост души и интеллекта четыре темно-синих тома Гегеля и двухтомник Плеханова по теории искусства. Огромный, почти тысячестраничный Пушкин и марксовский "Капитал" возглавляли остатки книжной армии, которая -- вместе с погонным метром тонких поэтических сборников -- неплотно стояла на стеллаже в один ряд; второй подвыбила скупка.

Ушли в букинистический классики-французы и показавшиеся нудноватыми немцы, разбуженный декабристами Герцен и его последователи, обещавший "дать в рожу" Толстому Тургенев и писавший о них обоих Ромен Роллан, великий пролетарский писатель Максим Горький и прижизненный классик -- без дураков! -- Шолохов; со скрипом пролезли в овальное окошечко скупки десятка два современных беллетристов. Все было читано, хотя бы бегло, и перелистано перед сдачей -- нечитаных книг Игорь не отдавал.

Магазин "Старая книга" размещался неподалеку от известного своим фривольным прошлым ресторана "Прибой", и Фирсов, сдав портфель книг, заходил в бывший вертеп Чванова и легко поправлял голову у буфетной стойки. С книгами он расставался беспечально, полагая, что их истинная ценность состоит не в обложке и стопке сшитых страниц с отпечатанными на них буковками, а в загадочной субстанции духа писателя, которая либо содержится в тексте, либо не содержится; витает она над книгой или не витает. И то, что прочитано, можно смело выпускать из своих рук. Не коллекционировать же носителей эфемерной категории, как, например, Виталик Барабаш -- бессменный завхоз стройотрядовских шабашек, который собирал магнитофонные кассеты с интимными стонами своих партнерш по дивану.