Игра с незнакомцем. Сборник рассказов

Знаю, знаю, зачем она это рассказывает, чувствую задачу… Ну, конечно, Таня… Да, да! Я виноват, что она не может иметь детей… Нашли гада, теперь бейте его! Уничтожьте! Но – нет, прямых ударов не будет; ее мать идет на кухню, там она открывает кран, который свистит, шипит, потом начинает урчать, раздраженно гудеть… Раздражена и она – сразу, молниеносно: «Сколько можно?.. Когда же, наконец?.. Почему?..» Понятие счастья у нее, наряду с общим и традиционным представлением о жизни, очень простым и, в сущности, верным: жить по-людски, – приравнено еще, незаслуженно усиленно, к подаче горячей воды – реальный уровень, не позволяющий парить в облаках… Так приучают к малому: «Господи, как мы еще хорошо живем!» И все же ее сомнение охватывает: «Неужели так везде?» Нет, конечно, хочу я сказать. Есть, есть другая жизнь. И я даже знаю где… «Проклятый дом!» Да тут не только дом… Никто ведь ей не скажет, что ждать перемен, – это, значит, признавать хаос. В нашем положении нет смысла задавать вопросы «почему?» и «когда же, наконец?» Спросить бы: «а зачем?» Да, вот я и спрашиваю себя, накрываемый словами «издевательство, диверсия… ни приготовить, ни постирать», понятиями долг, доброта, цинизм, мама, забавными мордашками соседских девочек, пущенными стрелами, газетой (тем, что все не о том), – не глядя на Таню: зачем все это было и дальше будет? Вот кажется: все люди могут выяснить с помощью слов – так нет же. Я молчу, она молчит. Мать ее вернулась, сказала: «Сволочь», – и снова ушла. Ну это понятно о ком. Хлопнула дверь, она вышла на улицу. Полчаса мы ждали ее возвращения и не верили в человеческую речь. Меня это как-то сразу схватило, и я даже подумал: «Я-то ладно.. а вот ты зачем же?» – но потом вспомнил ее слова: «О чем бы ты ни говорил, ты все время говоришь о себе… Люди и даже вещи оставляют на себе твое отношение к ним». Дело не в ней и не во мне, – не может быть, чтобы мы так обесценились… А разве было когда-нибудь мы? Разве было?

Итог получаса – вопросительная заноза. И то… Но вот робкое, скудное (от темноты в подъезде) пошариванье ключом в замочной скважине, уверенный оборот, входной, одновременный с топотом ног, толчок двери. Появляется ее мать – в вязаном розовом берете, очень плотном и теплом, в тяжелом пальто с большими пуговицами; что-то в ней старушечье уже… «Уф! – отдувает настроение, – вот тебе и весна… Как по пословице: марток – надевай двое порток!» Меня мнет слово мы, дожимает, такое чужое, без принадлежности, насильное, как неожиданная чрезмерность обещанного на десерт сладкого. Как кормление с ложечки. Обратный эффект… Я и они – вот где мне раскалываться, вечно ломаться и отрицать… И я взлетаю: «Вот-вот, Антонина Михайловна, и в апреле три метели!» Лицо ее как-то сразу садится (это «уф!» пропускает воздух), темнеет, она смотрит на меня – что, мол, радоваться, бодриться чего, а я и не бодрюсь, я взаимность оказываю, и еще подсобляю: «Март сухой да мокрый май – будет каша и каравай», а потом: «Не ленись с плужком – будешь с пирожком!» – соскреб с каких-то знаний и единым духом выпалил. «Да…» – говорит она, на ее лице написано: не ввязываться. И смотрит на меня, смотрит. Они обе смотрят. Словно я неуместной шуткой застолье прервал. Вручил убийственное извещение об исполнении тягостных обязанностей. Или вот разбил вон тот, с подоконника, аквариум с рыбками. Он выскользнул из моих неловких рук, брызнул чешуей, хвостами, выпученными глазами, зелеными пятнами водорослей… Стою, обтекаю. Мокрые холодные брюки в мелком песочке. Раздавленные улитки, ореховый треск ракушек под испуганными ногами. Хор-рош-ш…

Они в честность моей несерьезности не верят. Постоянное обыгрывание «у-тю-тю-тю!» – пальчик перед лицом Тани. Ее мать и упреки. А. М. говорит или не говорит, но уже известно, что я безынициативен, безыдеен, безысходен, и все у меня через, «ы», что, наконец, у меня нет чувства ответственности. А у кого оно есть? И что такое ответственность? Это же делимое понятие – то, что делится, – а результат настолько уходит в бесконечность, что и концов отыскать нельзя. Слишком уж это большое и закругленное слово. Выбраться из-под него нельзя, а вот обойти можно… Реальнее говорить о малых ответственностях, но за все, хотя это почти что – никак и ни за что.

Вечер углубляется, переходит в ночь, ситуация мелеет, ночь переходит в телевизор, туда же переходит ситуация, она видоизменена, но ее сущность та же, это повтор; глубина режиссерского замысла не отмечается, я и они смотрим спектакль и отмечаем игру актеров. Их тоже трое.