Игра с огнем

Колченогая тем временем пригласила на сцену полицейского, который занимался убийством Марины Петровны. Им оказался невысокий, крепко сложенный блондин лет тридцати с по-женски пухлыми губами и ярким румянцем на щеках. Если бы на нем были узкие джинсы и облегающая футболка, Элиза без зазрения совести зачислила бы его в геи. Она иногда видела таких в клубах. В Алексеевске, конечно, меньше, когда-то в Праге — чаще. И всегда они находили себе пару не среди девушек. Но этот блондин был в обычных широких джинсах и теплом пуловере, на правой стороне которого виднелся явный след от кетчупа, который пытались наспех и безуспешно застирать. Элиза прослушала его имя, а потому про себя так и стала называть — блондин.

Он вышел на середину сцены и попробовал говорить без микрофона, но даже первые ряды его не услышали, поэтому Павел, учитель информатики, одновременно отвечавший за звуковое сопровождение любого мероприятия в актовом зале, тут же вынес ему микрофон. Дежурно поздоровавшись, блондин приступил к главному.

— Как уже сказала вам Людмила Арсентьевна, вчера вашу коллегу, Марину Петровну Соболеву, нашли убитой в своем доме. Сейчас мы проводим опрос ее знакомых и друзей и будем рады, если вы, как коллеги, поделитесь информацией. Может быть, что-то слышали или видели? Какие-то странности? Ей кто-то угрожал? Она одолжила у кого-то крупную сумму? Конфликтовала с кем-то? Нам подойдет любая информация. Если среди вас есть те, с кем Марина Петровна общалась близко, тоже просим откликнуться.

По залу прокатился неразборчивый шепот, а затем поднял вверх руку физрук.

— А как ее убили-то?

Колченогая шагнула вперед, явно собираясь заявить о неуместном любопытстве, но блондин ответил первым:

— Ее утопили. Скорее всего, в ванной, поскольку никаких следов того, что тело принесли извне, мы не нашли.

Колченогая поджала губы и снова отступила назад, зато поднялась учительница русского языка, Светлана Михайловна.

— Я вам так скажу, Дмитрий Павлович, — обстоятельно начала она, и Элиза наконец узнала, как зовут блондина. — Марина Петровна была, конечно, женщина добрая, ибо о покойниках плохо не говорят, но своим алкоголизмом всем порядком надоела. Я была, наверное, ее главной коллегой, поскольку преподаю тот же предмет, и могу заверить, что к работе своей она относилась крайне наплевательски. Приходила, уходила, ничем особо не интересовалась. Пару раз мне доводилось заменять уроки в ее классах, и могу сказать, что уровень знаний у ребят нулевой. А ведь у детей скоро ЕГЭ! Куда они поступят с такими знаниями? Пойдут на наш завод работать?

— Давайте короче, Светлана Михайловна, — строго велела Колченогая, хотя в силу возраста русички относилась к ней с уважением.

— Я хочу сказать, что близких друзей у Марины Петровны среди нас не было. И уважения она не заслуживала. Многие ее не любили, но не так, чтобы убить. А если кто-то что-то и знает о ней больше, чем остальные, то разве что Елизавета Николаевна, поскольку у них смежные кабинеты и одна подсобка на двоих.

Элиза вскинула голову, отреагировав на собственное имя, и полоснула Светлану Михайловну раздраженным взглядом. Не знала она Марину Петровну лучше, чем другие, все их общение сводилось к вежливым кивкам, когда сталкивались в подсобке. Но теперь, из-за «доброй» русички с ней наверняка захотят поговорить отдельно и еще больше задержат в школе. Так и получилось.

— Елизавета Николаевна? — переспросил блондин со сцены, и Элизе ничего не оставалось, кроме как подняться, на нее и так смотрел весь коллектив.

— Едва ли я скажу вам что-то новое, — спокойно ответила она. — Мы всего лишь делили одну подсобку.

— И все же, если вы не возражаете, я попрошу своего коллегу побеседовать с вами наедине, — блондин обезоруживающе улыбнулся и кивнул кому-то за кулисами. Видимо, тому самому коллеге.

Элиза возражала. Очень даже. Она не знала ничего о Марине Петровне, хотела домой и страшно не хотела ни с кем общаться, тем более с полицией. Ей хватило того общения, от которого в том числе она сбежала из Праги. И хоть сейчас она ни в чем не была виновата, сердце все равно заколотилось в горле, а пальцы сжались вокруг почти пустой бутылки с водой. Однако пришлось, не изменившись в лице, выйти из своего ряда и направиться к выходу из актового зала, у которого ее уже ждал коллега блондина, высокий лохматый брюнет с трехдневной щетиной на лице.

В отличие от Дмитрия Павловича, он смотрел на Элизу хмуро, не улыбался, но вежливо кивнул, когда она подошла.

— Максим Александрович.

* * *

Максим сам не знал, зачем согласился помочь Диме с опросом учителей. Если уж в полиции так не хватает людей, то логичнее было бы призвать на помощь того же участкового, в ведении которого находился дом Соболевой, а не совершенно постороннего человека. Но Дима предложил, следователь не стал возражать, и Максим зачем-то согласился.