Игра в ящик

И в автобус у станции Быково рыжая Ленка запрыгнула лишь только потому, что косоротый ЛиАЗ с широкими майорскими полосками, голубыми, как того и требовала географическая близость к аэропорту, был пуст. Девушка заметила такое чудо каким-то боковым зрением, проходя мимо, никого, схватилась безотчетно за оловянный леденец поручня, запрыгнула, и сразу за ее спиной закрылась дверь. Рыжая не ошиблась, в салоне сейчас же отшвартовавшейся машины гулял один лишь холодок, но, вот чего никак нельзя было предвидеть, – еще и песня. Главная мелодия отгоревшего года, сочиненная композитором-прибал том в честь ху до жника-кавказца. Скучающий водитель тридцать девятого маршрута врубил переносной кассетник в автобусную сеть оповещения и вместо объявления о следующей остановке нырнувшей буквально на ходу Ленке за шиворот, как будто первая пугливая весенняя капель, посыпались нечаянные, заячьи, но одна на другую неумолимо, безжалостно набегавшие быстрые, холодные и мокрые, бульки синтезатора.

Та-та-та, та-та-та, та-та-та, та, та, та.

А когда низким грудным голосом вступила женщина: «Жил был художник один, дом он имел и холсты...» – у рыжей Мелехиной, сотни, тысячи раз уже слышавшей и эти переливы искусственной воды, и это грудное воркованье всегда переедающей и вечно кем-то брошенной певицы, здесь, в пустом автобусе, по дороге на ГВЦ Минуглепрома, в полном одиночестве, у ненаблюдаемой никем и необозреваемой, впервые от знакомых, даже привычных, уже въевшихся во все сущее, как пыль и сажа, звуков вдруг глупо перехватило дыхание, и огромные натуральные слезы, набухнув и спорхнув, нарисовали не лице совсем нелепые, стеклянные усы на ниточках.

Все было плохо. Хотя ничего плохого с этим Дорониным, из-за которого сыр перешел в бор, и не произошло. Горе-диссидента даже в декабре показали по телевизору:

– Евгений Петрович, – спрашивал Доронина крупный и чернобровый положительный ведущий, – расскажите, как так получилось, что вы, советский человек, вступили на путь пособничества нашим врагам...

И Доронин, живой и настоящий, только какой-то совершенно плоский и невыразительный, словно двухцветный след от самого себя на промокательной бумаге, честно рассказывал, как угодил в расставленные сети зарубежных провокаторов.

– Скажите, – неумолимо раскручивал все звенья цепи человеческого падения широкоплечий ведущий в ладно сидевшем пиджаке, – но вы знали, что делает ваш школьный друг, Аркадий Бэз, с книгами и прочими материалами, которые вы по его просьбе размножали? Вы знали, что он банальным образом торгует ими у входа в московские магазины?

Рябь пробежала по лицу Доронина:

– Нет, это для меня открытие... я был ошеломлен, когда мне следователь... – и тут краска стыда серыми растровыми электроточками стала ложиться на его виски и щеки, – все это рассказал... И откуда у Аркадия «Жигули» пятой модели... И счет в немецком банке...

– Вас попросту использовали...

– Теперь я понимаю...

И было видно, что Е. Доронин, пятно от самого себя на промокашке, раскаивается. И у самой Ленки даже на секунду перехватило дыхание, когда заговорили об отце Евгения, генерале-артиллеристе, славном ветеране, кавалере многих орденов, угодившем в госпиталь с сердечным приступом из-за всей этой отвратительной антисоветской возни с участием сына, наследника.

– Как же вы будете смотреть ему теперь в глаза? – добивал несчастного хорошо сложенный ведущий, слепя безукоризненной синтетикой белой сорочки.

– Если мне дадут шанс... я честным трудом... Отчизна... Родина... – тихо, очень тихо отзывался Евгений и в этом месте распадался, расползался окончательно, как до последних нитей и волокон в конце концов промокшая бумага.

А вот дружок Евгения, Аркадий, и не думает свою ошибку признавать. И еще мелькали в передаче имена и лица тех, кто фактам вопреки продолжает упорно делать вид, что за красивыми словами западной пропаганды есть что-то, кроме желания ввергнуть нашу Советскую страну в болото корыстолюбия и полной духовной деградации. И этим людям было назначено наказание, а все осознавшего и переосмыслившего Евгения Петровича Доронина, сына Петра Доронина, простили и разрешили искупить вину перед людьми, страною и замечательным отцом честной работой по специальности горного инженера на передовом краснознаменном комбинате Воркутауголь.

Его простили и вернули в общую семью, а Ленку, ни в чем не виноватую рыжую, самым настоящим образом выталкивали, если не из общей семьи, то совершенно точно из научной. И не понять: за что? Ну перепутала фамилию матери, с фамилией друга, так ведь не сама, без умысла, на веру приняла слова своего собственного научного руководителя. Будущего.