Игра в классики

А как им нравилось играть в слова, в те дни они изобрели игру под названием «кладбище слов», когда открываешь, например, словарь Касареса[478] на 558-й странице и подбираешь слова, которые начинаются одинаково, но имеют совершенно разное значение, la halulla, el hámago, el halieto, el haloque, el hamez, el harambel, el harbullista, el harca и la harija.[479] В глубине души они немного грустили о возможностях, растраченных в силу особенностей национального характера и из-за того, что время-уходит-неотвратимо. Что до фармацевтов, Травелер утверждал, что это некое племя, которое уходит корнями к Меровингам,[480] и вместе с Оливейрой они посвятили Талите эпическую поэму, где говорилось о том, как орды фармацевтов наводнили Каталонию, повсюду сея ужас, горький перец и чемерицу. Племя фармацевтов верхом на огромных конях. Размышления о степи, населенной фармацевтами. О властительница фармацевтов, пожалей нас, таких надутых и воинственных, таких праздных и таких ушлых, что всегда готовы удрать с поля боя.

В то время как Травелер потихоньку обрабатывал директора, чтобы тот взял Оливейру в цирк, объект его усилий тихо потягивал мате у себя в комнате и нехотя коротал дни за чтением родной литературы. Пока он вникал в этот вопрос, разразилась страшная жара, и объем продаж габардина существенно упал. Теперь они подолгу сидели в патио дона Креспо, который дружил с Травелером и сдавал квартиры сеньоре де Гутуссо и другим добропорядочным дамам и джентльменам. Отдавшись нежной заботе Хекрептен, которая баловала его, как ребенка, Оливейра спал до изнеможения, а в минуты просветления порой листал книжонку Кревеля, которая валялась на дне чемодана, и делался все более похожим на героя одного известного русского романа. Это методичное ничегонеделание ни к чему хорошему привести не могло, и он смутно надеялся на то, что стоит ему прикрыть глаза, и нарисуется что-то лучшее, а когда он спит, может, в момент сна на его мозги наконец снизойдет озарение. Дела в цирке шли хуже некуда, и директор слышать ничего не хотел о том, чтобы брать еще одного служащего. Вечерами, перед работой, Травелеры спускались выпить мате с доном Креспо, и Оливейра тоже выходил послушать старые пластинки на проигрывателе, который работал не иначе как чудом, — впрочем, старые пластинки только на таком и надо слушать. Иногда Талита садилась напротив Оливейры, чтобы поиграть в «кладбище слов» или в «каков вопрос — таков ответ», другую игру, которую придумал Травелер и которая им очень нравилась. Дон Креспо считал их сумасшедшими, а сеньора де Гутуссо недоумками.

— Ты никогда не рассказываешь «о том», — иной раз говорил Травелер, не глядя на Оливейру. Это было сильнее его; даже если он решался задать этот вопрос, то всегда отводил глаза и, неизвестно почему, никогда не называл столицу Франции, а говорил «о том», словно иная мамаша, которая всячески изворачивается, изобретая для своего чада приличные названия стыдных мест, коими Господу Богу было угодно нас снабдить.

— Ничего интересного, — отвечал Оливейра. — Не веришь — сам поезжай и посмотри.

Это был лучший способ разозлить Травелера, несостоявшегося кочевника. Он больше на настаивал, брался за свою ужасную гитару, приобретенную в «Каса Америка», и начинал наигрывать танго. Талита искоса поглядывала на Оливейру, немного обидевшись. Травелер никогда не говорил об этом прямо, но каким-то образом он все-таки внушил ей, что Оливейра — человек странный, и хотя это и так было видно, его странность была особенного свойства, и путь у него был особенный. Бывали вечера, когда все будто ждали чего-то. Им было хорошо вместе, но казалось, вот-вот грянет буря. В такие дни, если они играли в «кладбище слов», им обязательно попадались слова вроде цирроз, цистит, cito! цитоскопия, цинга, цианид. В результате они расходились спать, смутно чувствуя неприятный осадок, и всю ночь им снилось что-то забавное и приятное, — вероятно, в виде компенсации.

(-59)

41

С двух часов дня солнце стало светить Оливейре прямо в лицо. На такой жаре нелегко выпрямлять гвозди молотком на плиточном полу (каждый знает, как опасно выпрямлять гвоздь молотком, вот он уже почти прямой, но, когда ты ударяешь по нему молотком в очередной раз, он изворачивается, и ты пребольно ударяешь молотком по пальцам; какое-то роковое невезение), упрямо колотишь молотком по плиткам (но каждый знает как) упрямо по плиткам (но каждый) упрямо.

«Хоть бы один прямой, — подумал Оливейра, глядя на рассыпанные по полу гвозди. — А скобяная лавка закрыта, мне дадут пинка под зад, если я постучу и попрошу продать мне гвоздей на тридцать сребреников. Придется выпрямлять, другого выхода нет».