Игра в классики

— И правильно делаешь, дорогая. Сегодня после зубного врача я побежала к портнихе, которая живет в квартале от него, забрать юбку, которая должна была быть готова еще неделю назад. А она мне говорит: «Ай, сеньора, у меня мама заболела, так я, как говорят, даже нитку в иголку вдеть не могла». А я ей говорю: «Но, сеньора, мне нужна юбка». А она мне: «Поверьте, я вам так сочувствую. Вы у меня такая клиентка. Но вы должны меня извинить». А я ей: «Извинения на себя не наденешь. Будет лучше, если вы сделаете все как можно быстрее, и разойдемся по-хорошему». Она мне: «Если вы так, то почему бы вам тогда не обратиться к другой портнихе?» А я ей: «Я бы и пошла, но ведь мы уже с вами договорились, так что лучше уж я подожду, хотя вы человек, как я вижу, необязательный».

— Все так и было? — сказал Оливейра.

— Конечно, — сказала Хекрептен. — Ты что, не слышишь, я Талите рассказываю?

— Это разные вещи.

— Опять ты начинаешь.

— Ну вот тебе, пожалуйста, — сказал Оливейра Травелеру, который смотрел на него нахмурившись. — Вот так обстоят дела. Каждому кажется, если он говорит, то все остальные его слушают.

— А это совсем не так, — сказал Травелер. — Тоже мне новость.

— Иногда ее не мешает повторить, че.

— Ты всегда рад повторить то, что направлено против других.

— Господь наслал меня на ваш город, — сказал Оливейра.

— Если ты не достаешь меня, то цапаешься со своей женщиной.

— Подкалываю вас, чтобы немножко взбодрить.

— Не строй из себя Моисея. Ты не на горе Синай.

— Я предпочитаю, — сказал Оливейра, — чтобы во всем была предельная ясность. Тебя, похоже, не колышет, что в разгар нашей беседы Хекрептен влезает со своей абсолютно ни на что не похожей историей про дантиста и какую-то там юбку. Тебе не кажется, что такое влезание извинительно, когда речь идет о чем-то прекрасном или хотя бы побуждающем к чему-то, но оно отвратительно, если ломает порядок вещей, разрывает ткань письма. Хорошо сказал, а, братишка?

— Орасио в своем репертуаре, — сказала Хекрептен. — Не обращай на него внимания, Травелер.

— Тряпки мы с тобой оба, Ману. Каждую секунду боимся, что действительность утекает у нас между пальцами, как какая-нибудь водица. Вот она у нас в руках, и такая прекрасная, словно радуга, перекинутая от большого пальца к мизинцу. А каких усилий стоило ее добиться, сколько времени для этого понадобилось, какие качества характера пришлось проявить… Но тут рраз — и по радио объявляют о том, что генерал Писотелли сделал заявление. Капут. Всему капут. «Наконец происходит что-то серьезное», — думает служанка внизу, или эта, которая со мной рядом, а может, и ты сам. Да и я тоже, поскольку, надеюсь, ты далек от мысли, что я считаю себя безгрешным. Откуда мне знать, где находится истина? Просто мне нравится радуга над пальцами, это все равно как маленький лягушонок на ладони. Сегодня… Знаешь, несмотря на такой холод, мне кажется, мы сделали нечто очень серьезное. Талита, к примеру, совершила беспримерный подвиг — не упала на мостовую, и ты, со своей стороны, и я… Иногда такие вещи здорово чувствуешь, черт побери.

— Не уверен, что понимаю тебя, — сказал Травелер. — Насчет радуги, это неплохо. Но почему ты такой нетерпимый? Ведь ты, братишка, сам не живешь и другим не даешь.

— Если ты уже наигрался, подними шкаф с кровати, — сказала Хекрептен.

— Теперь понимаешь? — спросил Оливейра.

— Думаю, да, — убежденно сказал Травелер.

— Quod erat demonstrandum,[501] парень.

— Quod erat, — сказал Травелер.

— А хуже всего то, что мы еще как следует и не начинали.

— Как это? — сказала Талита, откидывая волосы назад, чтобы посмотреть, достаточно ли Травелер подтолкнул шляпу.

— Не нервничай, — посоветовал Травелер. — Спокойно повернись, протяни руку, вот так. Подожди, я еще немножко подвину… Ну, что я говорил? Порядок.

Талита достала шляпу и одним движением нахлобучила ее на голову. Внизу собралось несколько мальчишек и подошла какая-то сеньора, которая разговаривала со служанкой, — все смотрели наверх.

— Все, бросаю пакет Оливейре, и на этом закончим, — сказала Талита, которая в шляпе почувствовала себя несколько уверенней. — Крепче держите доски, это не так уж трудно.

— Будешь бросать? — сказал Оливейра. — Спорим, не попадешь.

— Пусть попробует, — сказал Травелер. — Но если пакет упадет на улицу, как бы не попасть по башке этой старой корове де Гутуссо.

— Ах, так, значит, она тебе тоже не по нутру, — сказал Оливейра. — Очень рад, поскольку не могу ее выносить. А ты, Талита?

— Я бы предпочла бросить пакет, — сказала Талита.

— Сейчас-сейчас, по-моему, ты слишком торопишься.

— Оливейра прав, — сказал Травелер. — Жаль будет, если ты все испортишь под самый конец после стольких усилий.

— Потому что мне жарко, — сказала Талита. — Я хочу домой, Ману.

— Ты не так уж далеко от дома, чтобы жаловаться. Можно подумать, ты пишешь мне письма из Мату-Гросу.

— Это из-за травы весь разговор, — сказал Оливейра Хекрептен.

— Долго вы еще будете в игрушки играть? — спросила Хекрептен.

— Никак нет, — сказал Оливейра.

— А-а, — сказала Хекрептен. — Тем лучше.