— Так это они репетировали? — спросил кто-то из мальчишек. — А в каком цирке это будут показывать?
— Нет, это не репетиция, — сказала Хекрептен. — Они просто хотели передать немного мате моему мужу, и тут…
Сеньора де Гутуссо и служанка переглянулись. Служанка покрутила пальцем у виска. Хекрептен обеими руками выхватила шляпу и вошла в дом. Мальчишки выстроились в ряд и пропели на мотив из «Легкой кавалерии»:[502]
42
Il mioо supplizio
è quando
non mi credo
in armonia.
Работа состояла в том, чтобы гонять мальчишек, которые пытались пробраться в цирк, проскользнув под шатром, помогать, если произойдет что-то неладное с животными, ассистировать иллюзионисту, сочинять зазывные афиши и буклеты и следить за тем, чтобы они были напечатаны как следует, уметь договариваться с полицией, ставить директора в известность, если что не так, конечно, если это достойно его внимания, помогать сеньору Мануэлю Травелеру по административной части и сеньоре Аталии Доноси де Травелер по части бухгалтерии (если надо) и т. д.
А между тем в возрасте тридцати трех лет умер Дину Липатти.[505]
О работе и о Дину Липатти они говорили всю дорогу, чуть ли не до дверей, Талита считала это еще одним фактом в копилке ощутимых доказательств того, что Бога нет, или по крайней мере того, что он подвержен неизличимому легкомыслию. Она предложила им немедленно купить пластинку Липатти и прослушать ее у дона Креспо, но Травелеру и Оливейре хотелось выпить пива в баре на углу и поговорить о цирке, раз уж они стали коллегами по работе, чему оба были страшно рады. От Оливейры не ус-кольз-ну-ло, что Травелеру пришлось приложить ге-ро-и-чес-ки-е у-си-ли-я, дабы уговорить своего шефа взять Оливейру на работу, и если он в конце концов согласился, то все равно по чистой случайности. Уже было решено, что Оливейра подарит Хекрептен два из трех отрезов кашемира, которые ему осталось продать, а из третьего Талита сошьет себе платье. Поступление на работу стоило отпраздновать. Так что Травелер, как и следовало, заказал пиво, а Талита пошла домой готовить обед. Был понедельник, в цирке выходной. Во вторник будут два представления, в семь часов и в девять, с участием медведей («четыре-медведя-четыре»), фокусника, который только что прибыл из Коломбо, и, конечно, кота, умеющего считать. Для начала работа Оливейры будет состоять из всякой ерунды, пока он не набьет руку. А заодно он сможет смотреть цирковые представления, кстати, они ничем не хуже других. Все шло прекрасно.Все шло настолько прекрасно, что Травелер опустил глаза и стал барабанить пальцами по столу. Официант, который хорошо знал их обоих, подошел перекинуться словом о команде Западной железной дороги, и Оливейра поставил десять песо на команду «Чакарита Юниорс».[506]
Отбивая пальцами багуалу, Травелер говорил себе, что все идет как нельзя лучше и что другого выхода не было, а Оливейра тем временем распинался относительно положительных шансов своей ставки и пил пиво. В то утро в голову ему лезли египетские изречения в духе бога Тота,[507] и примечательного в этом было то, что он был богом магии и изобретателем языка. Они немного поспорили о том, не является ли подобный спор сам по себе в некотором смысле фикцией, потому что на каком бы жаргоне они не изъяснялись, он все равно является частью иррациональной структуры, от которой никогда не ходи покоя. Они пришли к выводу, что двойные обязанности Тота служат не иначе как гарантированным подтверждением взаимосвязи между реальностью и ирреальностью; оба были очень довольны тем, что им удалось в общих чертах решить проблему объективного соотношения,[508] всегда сопряженную с неприятностями. Магия или осязаемый мир, но было в Египте такое божество, которое сумело выразить словами гармонию между субъектом и объектом. Все действительно шло прекрасно.43