Игра в классики

Но Травелер и правда спал плохо, и Талита каждое утро задавала ему риторический вопрос, когда он брился, освещенный утренним солнцем. Раз провел бритвой, другой, Травелер в майке и пижамных штанах долго насвистывал «Клетку»,[510] а потом восклицал: «Ах, музыка, печаль для тех, кто, как и мы, живет любовью!» — и, обернувшись, с вызовом смотрел на Талиту, которая в тот день ощипывала утку и была счастлива, потому что крылышки были само очарование, а вид у утки был благостный, а не злобный, как это часто бывает, когда мертвая утка лежит прикрыв глаза, а в щелочках между веками будто что-то светится, бедная птица.

— Почему ты так плохо спишь, Ману?

— Музыка, мне… Я — плохо? Да я вообще не сплю, любовь моя, я всю ночь размышляю над Liber peniten-tialis,[511] издание Макровиуса Баски, которое я недавно стащил у доктора Феты, воспользовавшись рассеянностью его сестры. Я, конечно, книгу верну, она, должно быть, стоит кучу денег. Liber penitentialis, представляешь себе?

— А что это такое? — сказала Талита, теперь-то она поняла, что прятал от нее Травелер в ящике стола, который запирал на два оборота ключа. — Впервые с тех пор, как мы поженились, ты прячешь от меня то, что читаешь.

— Да вон она, можешь смотреть сколько хочешь, но сначала вымой руки, я ее прячу, потому что она ценная, а у тебя руки вечно в морковке или еще в чем-нибудь этаком, ты же вечно по хозяйству, запросто загваздаешь любой раритет.

— Не нужна мне твоя книга, — обиженно сказала Талита. — Лучше отруби утке голову, не люблю я это делать, хоть она и мертвая.

— Навахой,[512] — предложил Травелер. — Так будет выглядеть более свирепо, а заодно поупражняюсь, мало ли, пригодится.

— Нет. Возьми вон тот нож, он наточен.

— Навахой.

— Нет, ножом.

Травелер подошел к утке с навахой в руке и одним махом отрубил ей голову.

— Учись, — сказал он. — Если мы будем заниматься сумасшедшим домом, нам не помешает опыт типа двойного убийства на улице Морг.[513]

— Разве сумасшедшие убивают друг друга?

— Нет, старушка, но иногда они добиваются своего с помощью бросания лассо. Или веревки, если мне позволят это неудачное сравнение.

— Это пошло, — заметила Талита, прихлопывая ушную тушку по бокам и перевязывая ее белой ниткой, чтобы сохранить форму.

— Что касается того, почему я плохо сплю, — сказал Травелер, вытирая нож бумажной салфеткой, — ты прекрасно знаешь, в чем тут дело.

— Допустим, знаю. Но и ты знаешь, что проблемы-то никакой нет.

— Проблемы, — сказал Травелер, — похожи на примус, все идет хорошо до тех пор, пока он не взорвется. Я бы сказал, что проблемы этого мира лежат в области теологии. Кажется, что они не существуют, вот как сейчас, например, и вдруг оказывается, что часовой механизм поставлен на двенадцать часов завтрашнего дня. Тик-так, тик-так, все хорошо, все нормально. Тик-так.

— Плохо то, — сказала Талита, — что ты сам запускаешь этот механизм.

— Моя рука, мышонок, тоже установлена на двенадцать часов завтрашнего дня. А пока что давай будем жить, глядишь, поживем еще.

Талита смазала утку маслом, поистине оскорбительное зрелище.

— Ты можешь в чем-то меня упрекнуть? — сказала она, словно обращаясь к перепончатолапчатому созданию.

— В данный момент абсолютно ни в чем, — сказал Травелер. — А завтра в двенадцать посмотрим, если уж продолжать этот образ до его завершения в зените.

— Как ты похож на Орасио, — сказала Талита. — Просто неверояно, до чего похож.

— Тик-так, — сказал Травелер, ища сигареты. — Тик-так, тик-так.

— Да, похож, — повторила Талита, роняя из рук утку, которая мягко шлепнулась на пол с неприятным хлюпающим звуком. — Он бы тоже говорил «тик-так» и тоже изъяснялся бы фигурами речи. Почему бы вам не оставить меня в покое? Я тебе недаром говорю, что ты на него похож, я хочу, чтобы мы раз и навсегда покончили с этим абсурдом. Не может быть, чтобы все так изменилось с приездом Орасио. Я сказала ему вчера, я так больше не могу, вы играете мной, как теннисным мячиком, то ты поддашь, то он, это несправедливо, Ману, несправедливо.

Травелер подхватил ее на руки, хотя Талита пыталась сопротивляться, и случайно наступил на утку, качнулся, едва не уронив Талиту на пол, но удержался и поцеловал ее в кончик носа.

— А может, и нет никакой бомбы, а, мышонок? — сказал он, улыбаясь; Талита смягчилась и поудобнее устроилась у него на руках. — Заметь, я не ищу приключений себе на голову, но чувствую, что не стоит полагаться ни на какой громоотвод, лучше ходить с непокрытой головой, пока однажды не пробьет двенадцать часов. Только после этой минуты, после этого дня я снова стану прежним. И это не из-за Орасио, любовь моя, не только из-за Орасио, хотя он явился сюда в роли некоего посланника. Весьма вероятно, если бы он не приехал, со мной произошло бы нечто похожее. Я бы прочитал какую-нибудь книгу и в результате сорвался бы с цепи или влюбился бы в другую женщину… Понимаешь, порой случаются в жизни вещи, которых человек и сам от себя не ждет и которые все приводят в критическое состояние. Ты должна это понимать.