Игра в классики

— Мир полон невероятных вещей, — тихо сказал Травелер. — Тут назревает битва при Акциуме, если у старика хватит терпения дойти до этого места. А рядом две ненормальные, разделив пятнадцать фасолин пополам, бьются за одну оставшуюся.

— Занятие не хуже любого другого, — сказал Оливейра. — Вдумайся в это слово. Быть занятым, иметь занятие. У меня мороз по коже, че. Заметь при этом, не ударяясь в метафизику, что мои занятия в цирке — чистая туфта. Я зарабатываю свои песо, не делая ничего.

— Подожди, вот будем выступать в Сан-Исидро, будет потяжелее. В Вилья-дель-Парке у нас все проблемы решены, даже денежные, что особенно беспокоит директора. А сейчас надо будет начинать все с новыми людьми, и у тебя появится больше занятий, если тебе уж так нравится это слово.

— Да ты что! Какая подстава, че, я и в самом деле все как-то спустил на тормозах. Значит, теперь придется работать?

— Только поначалу, потом все войдет в свою колею. Но скажи мне, приятель, ты что, совсем не работал, пока был в Европе?

— Необходимый минимум, — сказал Оливейра. — Был подпольным бухгалтером. У старика Труя, типичный персонаж Селина. Я бы тебе как-нибудь рассказал, если б оно того стоило, но оно того не стоит.

— Я бы с удовольствием послушал.

— Знаешь, все как-то повисает в воздухе. Что бы я тебе ни рассказал, будет похоже на часть рисунка ковра. Нет связующего начала, когда, скажем, рраз — и все встает на свои места, и появляется прозрачный кристалл, сверкая всеми своими гранями. Плохо то, — сказал Оливейра, разглядывая ногти, — что, наверное, все уже само собой связалось, а я этого не понял, я остался за бортом, как те старики, которым говоришь о кибернетике, а они тихо кивают, думая при этом, что пора бы, пожалуй, поесть вермишелевого супу.

Кенарь Сто-Песо выдал такую оглушительную трель, какой раньше никто от него не слыхал.

— Знаешь что, — сказал Травелер, — мне иногда кажется, что тебе не надо было возвращаться.

— Тебе только кажется, — сказал Оливейра. — А я с этим живу. Может, по сути, это одно и то же, но не будем так запросто падать в обморок. Что нас с тобой убивает, так это стыдливость, че. Мы разгуливаем по дому в чем мать родила, к возмущению некоторых сеньор, но чтоб поговорить… Понимаешь, иной раз, мне кажется, я бы мог сказать тебе… Не знаю, может, наступит момент, и слова найдутся и сослужат нам службу. Но поскольку это слова не для обычной жизни, не для мате в патио, не для беседы как по маслу, то всегда отступаешь, и как раз лучшему другу рассказать об этом труднее всего. Тебе никогда не приходилось доверяться первому встречному?

— Может, и приходилось, — сказал Травелер, настраивая гитару. — Непонятно только, для чего тогда друзья, при таких принципах.

— Для того, чтобы быть рядом, и тот, кто тебе это говорит, один из них.

— Как знаешь. Но в конце концов мы перестанем понимать друг друга так, как понимали в старые времена.

— Во имя старых времен свершается множество подлостей во времена нынешние, — сказал Оливейра. — Видишь ли, Маноло, ты говоришь о взаимопонимании, но в глубине души отдаешь себе отчет в том, что я тоже хочу, чтоб ты меня понял, и что ты означает больше, чем просто ты. Самое неприятное в том, что понимание — это совсем другое. Когда друзья понимают друг друга, когда любовники понимают друг друга, когда в семье понимают друг друга, мы называем это гармонией. Чистый обман, зеркало для жаворонков. Я иногда думаю, что между двумя людьми, которые бьют друг другу морду, больше понимания, чем между теми, кто смотрит на них со стороны. И потому… Че, по-моему, я и в самом деле мог бы сотрудничать в воскресных выпусках газеты «Насьон».

— Так хорошо сказал, — сказал Травелер, пробуя первую струну, — но в конце на тебя напал приступ стыдливости, о которой ты говорил раньше. Ты мне напомнил сеньору де Гутуссо, она считает, что в любом разговоре должна упомянуть о геморрое своего мужа.

— Этот Октавий Цезарь тут такое пишет, — проворчал дон Креспо, глядя на них поверх очков. — Например, что Марк Антоний ел какое-то странное мясо, когда был в Альпах. О чем это он? О козленке, я думаю.

— Скорее о ком-то двуногом, беспёром,[520] — сказал Травелер.

— В этой книге, если кто не сумасшедший, так близко к тому, — уважительно сказал дон Креспо. — А что проделывала Клеопатра, это надо видеть.

— Царицы вообще такие сложные, — сказала сеньора де Гутуссо. — Эта Клеопатра ни одного мужика не пропускала, в кино показывали. Конечно, времена были другие, религии не было.

— Метла, — сказала Талита и забрала шесть карт сразу.

— Вам везет…

— В конце я все равно проигрываю. Ману, у меня монетки кончились.

— Разменяй у дона Креспо, он уже, наверное, добрался до времен фараонов и рассчитается с тобой золотыми слитками. Знаешь, Орасио, все, что ты говоришь о гармонии…

— Иными словами, — сказал Оливейра, — если ты настаиваешь, чтобы я вывернул на стол карманы до последней соринки…