Игра в классики

— Обойдемся без выворачивания карманов. Но дело обстоит так, что ты спокойно смотришь, как другие невольно начинают лезть на рожон. Ты ищешь то, что называешь гармонией, но ищешь там, где, как ты сам говорил, ее нету, — среди друзей, в семье, в городе. Почему ты ищешь ее внутри социальных ячеек?

— Не знаю, че. Да и не ищу я ее. Все происходит как-то само собой.

— С тобой что-то там происходит, а другие из-за этого плохо спят?

— Я тоже плохо сплю.

— Вот зачем, к примеру, ты сошелся с Хекрептен? Зачем приходишь ко мне? Разве не Хекрептен и не мы нарушаем тебе гармонию?

— Она хочет выпить настойку мандрагоры! — вскричал пораженный дон Креспо.

— Настойку чего? — сказала сеньора де Гутуссо.

— Мандрагоры! Она приказала рабыне принести ей мандрагору. Говорит, хочет уснуть. Да она совсем с ума сошла!

— Могла бы принять бромурал, — сказала сеньора де Гутуссо. — Конечно, в те времена…

— Ты совершенно прав, старичок, — сказал Оливейра, наполняя стаканы. — Единственная оговорка, которую ты допустил, — ты придаешь Хекрептен слишком большое значение.

— А мы?

— Вы, че, возможно, и есть то связующее начало, о котором мы с тобой говорили раньше. Я пришел к мысли, что наши отношения похожи на химическую реакцию, они развиваются вне нас. Что-то вроде рисунка, который возникает сам по себе. Ведь это ты пришел меня встречать, не забывай.

— А почему нет? Я и предположить не мог, что ты явишься с такой хворобой, что ты настолько переменился, что мне иной раз тоже хочется стать другим… Но не в этом дело, совсем не в этом. В общем, сам не живешь и другим не даешь.

Гитара, будто сама по себе, наигрывала сьелито.[521]

— Тебе достаточно щелкнуть пальцами, — едва слышно сказал Оливейра, — и вы меня больше не увидите. Будет несправедливо, если по моей вине вы с Талитой…

— Талиту оставим в стороне.

— Нет, — сказал Оливейра. — И не подумаю оставлять ее в стороне. Талита, ты и я — это типичный трисмегистов треугольник.[522] Повторяю: малейший знак с твоей стороны — и я сваливаю. Не думай, что я не вижу, как ты обеспокоен.

— Если ты свалишь сейчас, вряд ли это что-то тебе даст.

— Бог ты мой, да почему же нет? Вам я тут ни к чему.

Травелер сыграл вступление к «Крутым парням»[523] и остановился. Было уже совсем темно, и дон Креспо включил свет в патио, чтобы можно было читать.

— Знаешь, — тихо сказал Травелер, — в любом случае когда-нибудь ты съедешь отсюда и потому незачем мне делать тебе какие-то знаки. Пусть я буду плохо спать по ночам, тебе, видимо, Талита сказала, но в глубине души я не жалею, что ты вернулся. Наверное, потому, что мне тебя не хватало.

— Как хочешь, старик. Раз так, лучше все оставить как есть. Мне и так неплохо.

— Разговор двух идиотов, — сказал Травелер.

— Ну чисто два монголоида, — сказал Оливейра.

— Хочешь что-то объяснить, а выходит только хуже.

— Объяснение — это приукрашенное недоразумение, — сказал Оливейра. — Запиши.

— Да, давай лучше поговорим о чем-нибудь другом, например о том, что происходит в партии радикалов. Вот только ты… Карусель какая-то получается, крутимся вокруг одного и того же, белая лошадка, потом красная, снова белая. Мы с тобой поэты, брат ты мой.

— Пророки недоделанные, — сказал Оливейра, наполняя стаканы. — Люди, которые плохо спят и встают по ночам подышать у окна свежим воздухом, так-то.

— Так ты меня видел этой ночью.

— Ни в коем разе. Сначала Хекрептен навалилась, пришлось уступить. Немножко, не более того, но в конце концов… А потом заснул как убитый, я уж и забыл, когда так спал. А почему ты спрашиваешь?

— Просто так, — сказал Травелер, проведя рукой по струнам. Позвенев выигранными монетками, сеньора де Гутуссо придвинула стул и попросила Травелера спеть.

— Тут какой-то Энобарбо говорит, что ночная сырость ядовита, — сообщил дон Креспо. — В этой книге все какие-то тронутые, посреди сражения начинают говорить о вещах, которые не имеют никакого отношения к делу.

— Так и быть, — сказал Травелер, — доставим сеньоре удовольствие, если дон Креспо не возражает. «Крутые парни», танго что надо, автор Хуан де Диос Филиберто. Да, дружище, напомни мне, чтобы я прочитал тебе исповедь Ивонны Гитри, это что-то потрясающее. Талита, принеси сборник Гарделя. Он на тумбочке, там, где ему и положено быть.

— Заодно вернете его мне, — сказала сеньора де Гутуссо. — Ничего страшного, но я люблю, чтоб книги всегда были под рукой. И мой муж такой же, уверяю вас.

(-47)

47

Это я, а теперь он. Теперь мы оба, а вот я, сначала я, и я буду отстаивать свое «я» до последнего. Аталия, это я. Мое ego. Я. Аргентинка с дипломом, с маникюром, довольно хорошенькая, большие темные глаза, я. Аталия Доноси, я. Я. Я-я, тонкая ленточка наматывается на катушку. Смешно.