Игра в классики

Но дело не только в этом, если так, то все было бы слишком просто. Не может быть (для чего-то ведь существует логика), что она интересует Орасио и одновременно не интересует. Из комбинации этих двух вещей должна получиться третья, нечто не имеющее никакого отношения к любви, например (это так глупо, думать о любви, когда любовь — это только Ману, только Ману до скончания века) нечто сродни охоте, поиску или какому-то ужасному выжиданию, вот как кот смотрит на кенаря, до которого ему не добраться, как будто время застыло, день остановился, игра в кошки-мышки. Полтора кусочка сахару, а все равно пахнет луговыми травами. Кошки-мышки без всяких объяснений касательно э-той-сто-ро-ны-де-ла, или до тех пор, пока Орасио не удостоит ее разговора, или уедет, или пустит себе пулю в лоб, любое объяснение или хоть какой-то материал, на основании которого можно это объяснение вообразить. А то сидит тут, потягивая мате, и смотрит на них, и Ману тоже должен пить мате и смотреть на него, и все трое будто вытанцовывают бесконечную медленную фигуру. «Мне бы, — подумала Талита, — только романы писать, такие замечательные мысли приходят в голову». Она чувствовала себя такой подавленной, что снова включила магнитофон и пела песни до тех пор, пока не приехал Травелер. Оба решили, что голос Талиты звучал не слишком хорошо, и Травелер продемонстрировал ей, как надо петь багуалу. Они поставили магнитофон на подоконник, чтобы Хекрептен могла беспристрастно оценить его пение и, может быть, Орасио тоже, если он дома, но его не было. Хекрептен нашла, что все замечательно, и они решили поужинать вместе, так что к холодному мясу, которое было у Талиты, они, по инициативе Травелера, присоединили овощной салат, который должна была сделать и принести Хекрептен. Талите идея очень понравилась, во всем этом было что-то от покрывала или колпака для чайника, в общем когда что-то прикрывают, или вот как магнитофон и довольный вид Травелера, — словом, что-то решенное и готовое, сверху можно чем-нибудь прикрыть, но что прикрыть, вот в чем вопрос, а в глубине души было понимание того, что все осталось как было до чая из липы и мяты fifty-fifty.

(-110)

48

У склона Холма — хотя у этого Холма и склона-то не было, он начинался как-то сразу, и непонятно было, ты уже на Холме или нет, так что лучше сказать, у самого подножия Холма, — в квартале низеньких домиков и крикливых мальчишек, расспросы ни к чему не привели, все разбивалось о любезные улыбки женщин, которые и хотели бы помочь, да сами ничего не знали, люди переезжают, сеньор, здесь все так переменилось, может, вам лучше в полицию обратиться, может, они скажут. Он не мог оставаться дольше, корабль должен был скоро отправляться, и, хотя он заранее знал, что все потеряно, его вела какая-то смутная надежда, как надеются на выигрыш в лотерею или прислушиваются к предсказаниям астрологов. Он сел на трамвай, доехал до порта и провалялся на койке до обеда.

В ту же ночь, было около двух часов, он снова впервые увидел ее. Было жарко, и в огромной каюте, где храпели и потели более сотни иммигрантов, было еще хуже, чем среди смотанных канатов, под открытым небом, опрокинувшимся в реку, а влажность на рейде всегда такая, что одежда прилипает к телу. Оливейра сидел у переборки и курил, разглядывая редкие невзрачные звезды, проглядывающие сквозь тучи. Мага появилась из-за вентилятора, она несла что-то в руке, волоча по полу, почти тут же повернулась к нему спиной и направилась к одному из люков. Оливейра не последовал за ней, он слишком хорошо знал, что увидит ее еще не раз и что теперь она будет преследовать его. Он подумал, что это, наверное, какая-нибудь фифочка из каюты первого класса, которые иногда спускаются на замурзанную палубу, страстно желая поближе познакомиться с жизнью, что-то в этом роде. Она была очень похожа на Магу, это совершенно очевидно, но еще очевиднее, что остальное он додумал сам, и, когда сердце у него перестало бешено колотиться, он закурил следующую сигарету и попытался взять себя в руки, неизлечимый кретин.

То, что ему показалось, будто он увидел Магу, это еще не самое страшное; он был уверен, неуправляемое желание может вытащить ее из того, что обычно называют подсознанием, и спроецировать на силуэт любой женщины на борту корабля. До этого момента он думал, что мог позволить себе роскошь с грустью вспоминать о некоторых вещах, вызывать их в памяти когда захочется и в соответствующих для подобных историй обстоятельствах, заканчивая это занятие так же спокойно, как гасят окурок сигареты. Когда Травелер в порту познакомил его с Талитой, такой смешной с этим ее котом в корзинке, а выражение лица то приветливое, то похожее на Алиду Валли,[527] он почувствовал, что некое отдаленное сходство вдруг сгустилось до полного и абсолютного, чего быть не могло, как если бы его память, которая на первый взгляд всегда была на его стороне, вдруг вытащила призрак, способный переселиться в другое тело, другие глаза, взгляд которых, как он думал, уже навсегда принадлежал воспоминаниям.