Читаем Игра в классики полностью

Талита и Травелер столько рассказывали обо всяких сумасшедших, знаменитых и безвестных, что Феррагуто решился-таки купить клинику, а цирк с котом и всем прочим уступить некоему Суаресу Мелиану. Им казалось, особенно Талите, что сменить цирк на больницу — это что-то вроде шага вперед, хотя особенных причин для подобного оптимизма Травелер не видел. Надеясь, что со временем им это станет яснее, они то и дело высовывались из окна или, стоя на пороге комнаты, возбужденно обменивались впечатлениями с сеньорой де Гутуссо, доном Бунче, доном Креспо и даже с Хекрептен, если та была поблизости. Плохо то, что как раз в те дни много говорилось о революции, о том, что Кампо-де-Майо вот-вот поднимет мятеж,[529] и людям это казалось более важным, чем приобретение клиники на улице Трельес. В конце концов Талита и Травелер решили получить хоть какое-то представление о новом деле с помощью учебника по психиатрии. Но они по-прежнему приходили в возбуждение от любой ерунды, и в утиный день, неизвестно почему, разгорались такие жаркие споры, что Сто-Песо просто бесновался в своей клетке, а дон Креспо при появлении в поле его зрения любого знакомого лица выразительно крутил пальцем у виска. В такие дни густые тучи перьев вылетали из кухонного окна, двери хлопали, в воздухе повисало скрытое и непримиримое противостояние, которое ослабевало только к обеду, и это был тот случай, когда утка съедалась вся, до последнего кусочка поджаристой кожицы.

Когда подходило время для кофе с рюмочкой «Марипосы» и наступало тихое умиротворение, их тянуло к серьезным книгам, и тогда они прочитывали немыслимое количество эзотерических журналов, а также к космологическим сокровищам, усвоение которых они считали для себя необходимым в преддверии новой жизни. О психах говорили много, так много, что оба, и Травелер и Оливейра, снизошли до того, что вытащили по пачке старых вырезок из газет и явили миру кое-что из своей коллекции любопытных фактов, которую они вместе начали в то время, когда набегами посещали некий ныне давно забытый факультет, и которую затем продолжали собирать, каждый по отдельности. Изучение этих документов помогало им скоротать послеобеденное время, а Талита завоевала себе право участвовать во всем этом благодаря нескольким номерам «Реновиго» (Революционная билингвистическая газета), мексиканское издание на «испамериканском» языке издательства «Люмен», в котором с потрясающим успехом сотрудничала целая куча сумасшедших. От Феррагуто новости поступали постольку-поскольку, так как цирк был уже практически в руках Суареса Мелиана, а клинику им вроде должны были передать где-то в середине марта. Раз или два Феррагуто появился в цирке — посмотреть считающего кота, разлука с которым, совершенно очевидно, давалась ему тяжело, и каждый раз он говорил о грядущей великой сделке и об ог-ром-ной-от-вет-ствен-нос-ти, которая им всем падет на плечи (вздох). В общем, уже было решено, что Талита будет заведовать аптекой, и бедняжка страшно нервничала, просматривая свои записи тех времен, когда она изучала всякие притирания. Оливейра и Травелер потешались над ней вовсю, но когда они пришли в цирк, то оба загрустили и смотрели на публику и на кота так, будто цирк стал для них непередаваемо чужим и далеким.

— Тут куда больше сумасшедших, — говорил Травелер. — Даже не сравнить, че.

Оливейра по-жи-мал-плечами, ему не хотелось говорить, что в глубине души он думает то же самое, и, глядя вверх, под купол, он снова пережевывал всякую малопонятную ерунду.

— Ты-то, конечно, поездил по свету, — ворчал Травелер. — Я тоже, но все больше здесь, по этому меридиану…

Он делал жест рукой, словно показывая приблизительные очертания местности, которую он объездил.

— Мои переезды, сам знаешь… — говорил Оливейра.

Тут они начинали давиться от смеха, и зрители недовольно поглядывали на них, зачем они отвлекают внимание.

В минуты откровенности все трое сходились на том, что уже совершенно созрели для новой работы. Например, такие вещи, как воскресный выпуск «Ла Насьон», вызывал у них печаль, сравнимую разве что с той, которую вызывали очереди в кино или за журналом «Ридер дайджест».

— Люди перестают общаться, — пророчествовал Травелер. — Кричать хочется.

— Вчера вечером полковник Флаппа крикнул, — ответила Талита. — И что в результате — осадное положение.

— Это был не крик, а предсмертный хрип. А я говорю о вещах, которыми грезил Иригойен, об исторических вехах, о предсказаниях авгуров, о надеждах рода человеческого, которым в этих местах сбыться не светит.

— Вы стали совершенно одинаково выражать свои мысли, что тот, что другой, — говорила Талита, встревоженно глядя на Травелера, но стараясь не выказывать своей озабоченности.

Перейти на страницу:

Все книги серии Азбука-классика

Город и псы
Город и псы

Марио Варгас Льоса (род. в 1936 г.) – известнейший перуанский писатель, один из наиболее ярких представителей латиноамериканской прозы. В литературе Латинской Америки его имя стоит рядом с такими классиками XX века, как Маркес, Кортасар и Борхес.Действие романа «Город и псы» разворачивается в стенах военного училища, куда родители отдают своих подростков-детей для «исправления», чтобы из них «сделали мужчин». На самом же деле здесь царят жестокость, унижение и подлость; здесь беспощадно калечат юные души кадетов. В итоге грань между чудовищными и нормальными становится все тоньше и тоньше.Любовь и предательство, доброта и жестокость, боль, одиночество, отчаяние и надежда – на таких контрастах построил автор свое произведение, которое читается от начала до конца на одном дыхании.Роман в 1962 году получил испанскую премию «Библиотека Бреве».

Марио Варгас Льоса

Современная русская и зарубежная проза
По тропинкам севера
По тропинкам севера

Великий японский поэт Мацуо Басё справедливо считается создателем популярного ныне на весь мир поэтического жанра хокку. Его усилиями трехстишия из чисто игровой, полушуточной поэзии постепенно превратились в высокое поэтическое искусство, проникнутое духом дзэн-буддийской философии. Помимо многочисленных хокку и "сцепленных строф" в литературное наследие Басё входят путевые дневники, самый знаменитый из которых "По тропинкам Севера", наряду с лучшими стихотворениями, представлен в настоящем издании. Творчество Басё так многогранно, что его трудно свести к одному знаменателю. Он сам называл себя "печальником", но был и великим миролюбцем. Читая стихи Басё, следует помнить одно: все они коротки, но в каждом из них поэт искал путь от сердца к сердцу.Перевод с японского В. Марковой, Н. Фельдман.

Басё Мацуо , Мацуо Басё

Древневосточная литература / Древние книги

Похожие книги

Вихри враждебные
Вихри враждебные

Мировая история пошла другим путем. Российская эскадра, вышедшая в конце 2012 года к берегам Сирии, оказалась в 1904 году неподалеку от Чемульпо, где в смертельную схватку с японской эскадрой вступили крейсер «Варяг» и канонерская лодка «Кореец». Моряки из XXI века вступили в схватку с противником на стороне своих предков. Это вмешательство и последующие за ним события послужили толчком не только к изменению хода Русско-японской войны, но и к изменению хода всей мировой истории. Япония была побеждена, а Британия унижена. Россия не присоединилась к англо-французскому союзу, а создала совместно с Германией Континентальный альянс. Не было ни позорного Портсмутского мира, ни Кровавого воскресенья. Эмигрант Владимир Ульянов и беглый ссыльнопоселенец Джугашвили вместе с новым царем Михаилом II строят новую Россию, еще не представляя – какая она будет. Но, как им кажется, в этом варианте истории не будет ни Первой мировой войны, ни Февральской, ни Октябрьской революций.

Александр Борисович Михайловский , Александр Петрович Харников , Далия Мейеровна Трускиновская , Ирина Николаевна Полянская

Фантастика / Современная русская и зарубежная проза / Попаданцы / Фэнтези
Дети мои
Дети мои

"Дети мои" – новый роман Гузель Яхиной, самой яркой дебютантки в истории российской литературы новейшего времени, лауреата премий "Большая книга" и "Ясная Поляна" за бестселлер "Зулейха открывает глаза".Поволжье, 1920–1930-е годы. Якоб Бах – российский немец, учитель в колонии Гнаденталь. Он давно отвернулся от мира, растит единственную дочь Анче на уединенном хуторе и пишет волшебные сказки, которые чудесным и трагическим образом воплощаются в реальность."В первом романе, стремительно прославившемся и через год после дебюта жившем уже в тридцати переводах и на верху мировых литературных премий, Гузель Яхина швырнула нас в Сибирь и при этом показала татарщину в себе, и в России, и, можно сказать, во всех нас. А теперь она погружает читателя в холодную волжскую воду, в волглый мох и торф, в зыбь и слизь, в Этель−Булгу−Су, и ее «мысль народная», как Волга, глубока, и она прощупывает неметчину в себе, и в России, и, можно сказать, во всех нас. В сюжете вообще-то на первом плане любовь, смерть, и история, и политика, и война, и творчество…" Елена Костюкович

Гузель Шамилевна Яхина

Проза / Современная русская и зарубежная проза / Проза прочее