Игра в классики

— Ты действительно думаешь, что я нужна ему и что я?..

— Да не нужна ты ему напрочь, — сказал Травелер, отпуская ее. — Ты для Орасио гроша ломаного не стоишь. Не обижайся, я-то знаю тебе цену и всегда буду ревновать тебя ко всем и каждому, кто на тебя посмотрит или скажет слово. Но хоть Орасио и набросил на тебя веревку, даже несмотря на это, можешь считать меня тронутым, но я тебе повторяю: ты ничего не значишь для него, и потому мне не о чем беспокоиться. Дело совсем в другом, — сказал Травелер и повысил голос. — Тут, к дьяволу, совсем в другом дело, вот что!

— Ой, — сказала Талита, подняв утку с пола и вытирая пол тряпкой. — Ты ей ребрышки переломал. Значит, совсем в другом. Я ничего не понимаю, но, может, ты и прав.

— Если бы он сейчас был здесь, — тихо сказал Травелер, разглядывая сигарету, — он бы тоже ничего не понял. Но он тоже знает, что дело совсем в другом. Это невероятно, ведь кажется, когда он с нами, стены рушатся и все летит к чертям собачьим, и вдруг небеса начинают сказочно сиять, звезды сыплются прямо в хлебницу, утка превращается в лебедя Лоэнгрина,[514] и за всем этим, за всем этим…

— Не помешаю? — сказала сеньора де Гутуссо, просовывая голову из коридора. — Может, у вас что-то личное, я никогда не лезу, куда меня не просят.

— Входите смело, — сказала Талита. — Входите, сеньора, и посмотрите, какая чудесная птица.

— Великолепная, — сказала сеньора де Гутуссо. — Я всегда говорю, утка, может, немножко и жестковата, но у нее свой особенный вкус.

— Ману наступил на нее, — сказала Талита. — Она будет мягкая, как масло, клянусь вам.

— Подпишись под сказанным, — сказал Травелер.

(-102)

45

Естественно было предположить, что он будет ждать, когда кто-нибудь выглянет в окно. Для этого достаточно было проснуться в два часа ночи, в липкой жаре, среди едкого дыма от противомоскитной спирали, и увидеть в открытом окне две огромные звезды и другое окно напротив, тоже открытое.

Естественно, потому что доска все еще была в глубине комнаты и отказ на ярком солнце мог превратиться во что-то совсем иное темной ночью, внезапно обернуться согласием, а значит, надо стоять и ждать у окна, курить, отпугивая москитов, и ждать, когда Талита в полусне мягко отодвинется от Травелера и выглянет в окно, глядя из темноты в темноту. А он, возможно, легким движением руки подаст ей знак, рисуя огоньком сигареты. Треугольники, окружности, похожие на гербы, превратятся в формулу любовного напитка или дефинилпропилами-на, в фармацевтические аббревиатуры, которые она сумеет понять, или просто будет движение огонька от рта к подлокотнику кресла, от подлокотника кресла ко рту, от рта к подлокотнику кресла, и так всю ночь.

В окне никого не было. Травелер высунулся в горячий колодец улицы, посмотрел вниз, где так и лежала раскрытая газета, беззащитная под темным небом, усыпанным звездами, которые, казалось, можно было потрогать. Окна гостиницы, что была напротив, ночью казались еще ближе, хороший гимнаст смог бы допрыгнуть. Нет, не смог бы. Только если бы речь шла о жизни и смерти, но не иначе. От досок уже и следа не осталось, даже воспоминания.

Травелер вздохнул и снова лег. Талита что-то сонно спросила у него, он погладил ее по голове и что-то прошептал. Талита послала ему воздушный поцелуй и затихла.

Если он сейчас, в своем черном колодце, стоит в глубине комнаты и Оттуда смотрит в окно, то ему видно Травелера, его белую, словно призрачное свечение, майку. Если он, в своем черном колодце, ждет, что Талита выглянет в окно, белая майка, которой нет до него никакого дела, будет для него изощренной пыткой. Сейчас он, наверное, тихонько почесывает предплечье, он всегда так делает, когда ему не по себе или отчего-нибудь досадно, во рту потухшая сигарета, а может, он выругается шепотом и, наверное, снова растянется на кровати, не обращая никакого внимания на спящую Хекрептен.

Но если его не было в его черном колодце, вставать и подходить к окну в этот ночной час — все равно что признаться в своих страхах, почти примириться. Практически это равносильно признанию, что они с Орасио никаких досок не убирали. А раз так, значит, оставался некий коридор, по которому можно ходить туда-сюда. Любой из них троих во сне может ходить от окна к окну, ступая по плотному воздуху, не боясь упасть вниз, на улицу. Мост исчезнет только при свете дня, с появлением кофе с молоком, который вернет прочность конструкциям и разорвет паутину ночных часов с помощью радионовостей и холодного душа.