Читаем Игра в классики полностью

— Смотрите-ка, уж кто бы жаловался на умолчания и эзопов язык, — сказал Травелер. — Конечно, не это, но теперь уже не важно что. Об этом не стоит говорить. Если тебе так хочется попробовать… Но что-то мне говорит, поезд уже ушел, че. Пицца остыла и незачем снова за нее браться. Пойдем лучше включаться в работу, все-таки развлечение.

Оливейра не ответил, и они вернулись в зал сделки века, где управляющий и Феррагуто пропустили уже не одну рюмку. Оливейра тут же решил от них не отставать, а Травелер сел на диван рядом с Талитой, которая с сонным видом читала какую-то книгу. Как только была поставлена последняя подпись, Реморино убрал с глаз долой и список, и больных, присутствовавших на церемонии. Травелер заметил, что управляющий распорядился погасить люстру и оставил включенной только настольную лампу; все тонуло в мягком зеленоватом свете, а общий тон разговора стал тихий и довольный. Он услышал, как обсуждаются планы насчет потрошков по-женевски в каком-нибудь ресторанчике в центре города. Талита захлопнула книгу и сонно посмотрела на него, Травелер погладил ее по голове и почувствовал себя лучше. В любом случае думать о потрошках в этот час и в такую жару было нелепо.

(-69)

52

Потому как в действительности-то он ничего не мог рассказать Травелеру. За какую ниточку ни потяни, волокно тянулось и тянулось, метры волокна, волокнистость, мыслеволокно, волокнокручение, волокно-укрытие, волокнотомия, сливковолокно, волокнокопание, волокнобичевание, волокнопереливание и так до тошноволокна, но распутать клубок все равно не удавалось. Необходимо было как-то внушить Травелеру, что все рассказанное надо понимать не в прямом смысле (но тогда в каком?) и в то же время что это не является ни фигурами речи, ни аллегорией. Существует непреодолимая разница уровней восприятия, которая не имеет никакого отношения ни к умственным способностям, ни к степени информированности, — одно дело играть с Травелером в разные занятные игры или спорить о Джоне Донне, такие вещи происходят в одинаковой системе понятий; и совсем другое — быть чем-то вроде обезьяны среди людей, хотеть быть обезьяной по причинам, которые даже сама обезьяна объяснить не в состоянии, попытайся она это сделать, поскольку разумных причин для этого нет, и именно в этом ее сила, а отсюда и все остальное.

Несколько первых суток в клинике прошли спокойно; персонал, который должен был смениться, еще продолжал выполнять свои обязанности, а новые служащие пока только присматривались, накапливали опыт и собирались в аптеке, где Талита, в белом халате, снова и с большим волнением открывала для себя эмульсии и барбитураты. Проблема была в том, чтобы как-то сладить с Кукой Феррагуто, которая накрепко засела в кабинете управляющего, поскольку она была серьезно намерена подчинить себе все управление клиникой, и даже сам директор с уважением прислушивался к обсуждению вопросов new deal,[538] когда из ее уст звучали такие термины, как гигиена, дисциплина, бог-отечество-домашний очаг, серые пижамы и липовый чай. То и дело заглядывая в аптеку, Кука на-вост-ря-ла-у-ши, внимательно прислушиваясь к разговорам новых сотрудников касательно клиники. Талите она более или менее доверяла, у той, как-никак, на стенке диплом висел, но вот ее муж и его друг-приятель вызывали подозрения. Проблема самой Куки заключалась в том, что, как бы то ни было, оба они были ей ужасно симпатичны, и это вынуждало ее бороться с собой в духе Корнеля, выбирая между чувством долга и платоническими пристрастиями, в то время как Феррагуто занимался организационными вопросами и понемногу привыкал к тому, что шпагоглотатели, которые раньше были у него в подчинении, сменились на шизофреников, а вместо корма для зверей теперь нужно заниматься упаковками инсулина. Врачи, которых было трое, делали утренний обход и в дальнейшем не перетруждались. Практикант, проходивший в больнице интернатуру, большой любитель покера, сдружился с Оливейрой и Травелером; в его кабинете на третьем этаже то одному, то другому удавалось собрать всех тузов, и выигрыш, который выпадал на долю победителя, составлял от десяти до ста монет, te la voglio dire.[539]

Больные чувствуют себя лучше, спасибо.

(-89)

53

Перейти на страницу:

Все книги серии Азбука-классика

Город и псы
Город и псы

Марио Варгас Льоса (род. в 1936 г.) – известнейший перуанский писатель, один из наиболее ярких представителей латиноамериканской прозы. В литературе Латинской Америки его имя стоит рядом с такими классиками XX века, как Маркес, Кортасар и Борхес.Действие романа «Город и псы» разворачивается в стенах военного училища, куда родители отдают своих подростков-детей для «исправления», чтобы из них «сделали мужчин». На самом же деле здесь царят жестокость, унижение и подлость; здесь беспощадно калечат юные души кадетов. В итоге грань между чудовищными и нормальными становится все тоньше и тоньше.Любовь и предательство, доброта и жестокость, боль, одиночество, отчаяние и надежда – на таких контрастах построил автор свое произведение, которое читается от начала до конца на одном дыхании.Роман в 1962 году получил испанскую премию «Библиотека Бреве».

Марио Варгас Льоса

Современная русская и зарубежная проза
По тропинкам севера
По тропинкам севера

Великий японский поэт Мацуо Басё справедливо считается создателем популярного ныне на весь мир поэтического жанра хокку. Его усилиями трехстишия из чисто игровой, полушуточной поэзии постепенно превратились в высокое поэтическое искусство, проникнутое духом дзэн-буддийской философии. Помимо многочисленных хокку и "сцепленных строф" в литературное наследие Басё входят путевые дневники, самый знаменитый из которых "По тропинкам Севера", наряду с лучшими стихотворениями, представлен в настоящем издании. Творчество Басё так многогранно, что его трудно свести к одному знаменателю. Он сам называл себя "печальником", но был и великим миролюбцем. Читая стихи Басё, следует помнить одно: все они коротки, но в каждом из них поэт искал путь от сердца к сердцу.Перевод с японского В. Марковой, Н. Фельдман.

Басё Мацуо , Мацуо Басё

Древневосточная литература / Древние книги

Похожие книги

Вихри враждебные
Вихри враждебные

Мировая история пошла другим путем. Российская эскадра, вышедшая в конце 2012 года к берегам Сирии, оказалась в 1904 году неподалеку от Чемульпо, где в смертельную схватку с японской эскадрой вступили крейсер «Варяг» и канонерская лодка «Кореец». Моряки из XXI века вступили в схватку с противником на стороне своих предков. Это вмешательство и последующие за ним события послужили толчком не только к изменению хода Русско-японской войны, но и к изменению хода всей мировой истории. Япония была побеждена, а Британия унижена. Россия не присоединилась к англо-французскому союзу, а создала совместно с Германией Континентальный альянс. Не было ни позорного Портсмутского мира, ни Кровавого воскресенья. Эмигрант Владимир Ульянов и беглый ссыльнопоселенец Джугашвили вместе с новым царем Михаилом II строят новую Россию, еще не представляя – какая она будет. Но, как им кажется, в этом варианте истории не будет ни Первой мировой войны, ни Февральской, ни Октябрьской революций.

Александр Борисович Михайловский , Александр Петрович Харников , Далия Мейеровна Трускиновская , Ирина Николаевна Полянская

Фантастика / Современная русская и зарубежная проза / Попаданцы / Фэнтези
Дети мои
Дети мои

"Дети мои" – новый роман Гузель Яхиной, самой яркой дебютантки в истории российской литературы новейшего времени, лауреата премий "Большая книга" и "Ясная Поляна" за бестселлер "Зулейха открывает глаза".Поволжье, 1920–1930-е годы. Якоб Бах – российский немец, учитель в колонии Гнаденталь. Он давно отвернулся от мира, растит единственную дочь Анче на уединенном хуторе и пишет волшебные сказки, которые чудесным и трагическим образом воплощаются в реальность."В первом романе, стремительно прославившемся и через год после дебюта жившем уже в тридцати переводах и на верху мировых литературных премий, Гузель Яхина швырнула нас в Сибирь и при этом показала татарщину в себе, и в России, и, можно сказать, во всех нас. А теперь она погружает читателя в холодную волжскую воду, в волглый мох и торф, в зыбь и слизь, в Этель−Булгу−Су, и ее «мысль народная», как Волга, глубока, и она прощупывает неметчину в себе, и в России, и, можно сказать, во всех нас. В сюжете вообще-то на первом плане любовь, смерть, и история, и политика, и война, и творчество…" Елена Костюкович

Гузель Шамилевна Яхина

Проза / Современная русская и зарубежная проза / Проза прочее