Игра в классики

Оливейра чуть повернул голову и увидел, что Талита смотрит на него и улыбается. Каждый из них знал, что думает другой: что все это идиотская комедия, что толстая пижама и остальные такие же сумасшедшие, как они сами. Плохие актеры, которые даже не стараются достойно сыграть перед ними людей, потерявших рассудок, перед ними, которые так внимательно изучили учебник по психиатрии, общий курс. Например, Кука, которая обычно прекрасно владела собой, теперь сидела вжавшись в кресло, сжимая сумочку обеими руками, и выглядела куда более сумасшедшей, чем трое подписантов, которые в данный момент чего-то бурно требовали, кажется смерти какого-то пса, при этом сеньора Швитт отчаянно жестикулировала. Ничего уж такого непредвиденного, эта непоследовательность и эта словоохотливость была в таких случаях делом обычным, а грозные окрики управляющего просто повторяли на басах рисунок пространных сетований и качаний прав относительно Франко-английского магазина. Итак, они последовательно увидели следующее: как Реморино привел Антунеса, потом толстую пижаму, как сеньора Швитт презрительно подписала документ, как вошел еще один пациент, огромного роста и тощий как скелет, что-то вроде долговязого колебания воздуха в розовой фланели, а затем юноша с совершенно белыми волосами и зелеными глазами, таившими зловещую красоту. Последние двое подписались без особого сопротивления, но зато в один голос выразили желание остаться в зале до конца действа. Чтобы избежать еще каких-нибудь неприятностей, управляющий указал им на стулья в углу, а Реморино привел других больных — девушку с обширными бедрами и мужчину, похожего на китайца, который не поднимал глаз от пола. Удивительно, но разговор опять пошел о смерти какого-то пса. Больные расписались, после чего девушка встала перед присутствующими в позу и сделала балетный поклон. Кука Феррагуто ответила ей любезным кивком, что вызвало у Талиты и Травелера неудержимый приступ смеха. В списке было уже десять подписей, а Реморино все приводил новых пациентов, дальше шли приветствия, раз или два возникала полемика, потом прекращалась, и появлялся новый персонаж: вошел, подписал. Вот уже половина восьмого, Кука достает пудреницу и пудрится с таким выражением лица, как будто она уже директор клиники, что-то среднее между мадам Кюри и Ядвигой Фойер.[535] Талита и Травелер снова корчатся от смеха, а Феррагуто переводит взгляд с подписей в списке на лицо управляющего. Без двадцати восемь одна пациентка заявила — она ни за что не поставит свою подпись, пока не убьют собаку. Реморино пообещал, подмигнув в сторону Оливейры, который расценил это как знак доверия. Прошло уже двадцать больных, и оставалось всего сорок пять. Управляющий подошел к ним и сказал, что наиболее трудные случаи уже охвачены (так он выразился) и что лучше перейти в соседнее помещение, где можно выпить пива и послушать последние новости. За легкой закуской говорили о психиатрии и о политике. Революция захлебнулась благодаря усилиям правительства, главари подались в Лухан.[536] Доктор Нерио Рохас[537] на конгрессе в Амстердаме. Пиво изумительное.

К половине девятого собрали все сорок восемь подписей. В сумерках зал тонул в клубах дыма, по углам сидели люди, время от времени кто-то из присутствующих кашлял. Оливейра вознамерился выйти на улицу, но управляющий был суров и непреклонен. Трое последних пациентов потребовали изменений в режиме питания (Феррагуто сделал знак Куке, чтобы она это записала, еще чего не хватало, питание в их клинике должно быть безупречным) и смерти собаки (Кука соединила пальцы и потрясла рукой — типично итальянский жест, а Феррагуто озадаченно встряхнул головой, глядя на управляющего, который выглядел смертельно уставшим и прикрывался от него сборником кондитерских рецептов). Когда вошел старик с голубкой на ладони, которую он тихонько гладил, убаюкивая, возникла продолжительная пауза — все смотрели на неподвижную голубку на ладони больного, и было почти жаль, когда ему пришлось прервать ритмичные движения, которыми он гладил спинку голубки, чтобы взять авторучку «бироме», протянутую Реморино. Вслед за стариком под руку вошли две сестры и с порога потребовали смерти пса, а также улучшения условий содержания. Реморино, услышав про собаку, рассмеялся, Оливейра же, чувствуя, что у него онемела рука, встал и сказал Травелеру, что пойдет немного пройтись и сейчас же вернется.

— Вам следует остаться, — сказал управляющий. — Вы свидетель.

— Я буду здесь, в доме, — сказал Оливейра. — Посмотрите закон Мендеса Дельфино, он это предусматривает.

— Я с тобой, — сказал Травелер. — Мы вернемся через пять минут.

— Вы должны присутствовать, когда мы будем ставить печать, — сказал управляющий.

— Мы придем задолго до того, — сказал Травелер. — Иди сюда, старик, с этой стороны вроде и есть та дверь, которая ведет в сад. Какое разочарование, тебе не кажется.