Откуда взялась у него это привычка собирать в карманы обрывки бечевок, разноцветных ниток, класть их в книги вместо закладок и мастерить из них с помощью тягучего клея разные штуки. Наматывая черную нитку на ручку двери, Оливейра спрашивал себя, не испытывает ли он от непрочности этих нитей что-то вроде извращенного удовлетворения, и решил, что, may be, peut-être,[553]
кто знает. Ясно было только одно: нитки и бечевки приносили ему радость, ничто не оказывало на него такого душеспасительного действия, как соорудить, например, гигантский прозрачный двенадцатигранник, труд многих часов и большой сложности, чтобы потом поднести к нему спичку и смотреть, как маленький язычок пламени бегает по нему вверх-вниз, в то время как Хекрептен за-ла-мы-ва-ет-ру-ки и говорит, как ему не стыдно сжигать такую красоту. Невозможно объяснить ей, чем более хрупка и недолговечна конструкция, тем приятнее ее собирать и разбирать. Нитки казались Оливейре единственным подходящим материалом для его изобретений, и только иногда, если только он находил его на улице, он решался использовать кусочек проволоки или старый обруч. Ему нравилось, что в его изделиях так много свободного пространства, где туда-сюда гуляет ветер, и особенно нравилось, что он гуляет не только туда, но и оттуда; то же самое происходило у него с книгами, женщинами и обязанностями, и ему не важно было, что в его празднике ничего не понимает хоть Хекрептен, хоть сам кардинал-примас.