Игра в классики

Не надо особенно углубляться в записи Морелли, чтобы понять: он имел в виду другое. Его намеки на глубинные слои Zeitgeist,[827] пассажи, где lo(gi)ca[828] кончает тем, что вешается на шнурках от ботинок, совершенно неспособная противостоять несообразностям, заложенным в ее законах, свидетельствуют о спелеологическом характере произведения. Морелли то уходит далеко вперед, то отступает, в открытую взламывая равновесие и принципы того, что он мог бы назвать нравственным пространством, так что вполне могло произойти (на самом деле этого не произошло, но ни в чем нельзя быть уверенным), что события, о которых он рассказывает, заняли пять минут и вместили период от битвы при Акциуме[829] до Австрийского Аншлюса (эти три «А», возможно, послужили отправной точкой для отбора и соединения именно этих исторических событий), или, например, человек, который нажимает кнопку звонка на улице Кочабамба, дом номер тысяча двести, переступает через порог и оказывается во дворе Менандро в Помпее. Все это было достаточно тривиальным, бунюэльским[830], и от членов Клуба не ускользнула главная ценность: это было настоящим подстрекательством, иносказанием, открывающим иной смысл вещей, более глубокий и более обнаженный. Благодаря этим упражнениям в эквилибристике, чрезвычайно похожим на те, что так ярко представляет нам Библия, Упанишады[831] и другие материи, напичканные тринитротолуолом шаманизма, Морелли доставлял себе удовольствие, придумывая литературу, которая по своим внутренним законам являлась миной, контрминой и насмешкой над всем и вся. Вдруг получалось так, что слова, сам язык, суперструктура стиля, семантика, психология и сама придуманность — все сшибало себя с ног убийственным харакири. Банзай! Вперед, к новому порядку, но без всяких гарантий: впрочем, всегда есть некая путеводная нить, которая ведет куда-то туда, за пределы книги, указывая на некое возможно или на некое наверно, кто знает, которые тут же вышибали из-под сего произведения окаменевший фундамент. Как раз это и приводило в отчаяние Перико Ромеро, которому была необходима определенность, заставляло дрожать от наслаждения Оливейру, будоражило воображение Этьена, Вонга и Рональда и заставляло Магу танцевать босой, держа по артишоку[832] в каждой руке.