Игра в классики

личивали у него слезотечение, я видел тайную и глубо-

ты — точка на одном конце, я — на другом, мы в разных

кую печаль, острый шип, вонзившийся в сердце этого

местах, ты сейчас, наверное, на улице Юшетт, а я в

замечательного человека. Уж и не знаю, как мне уда-

твоей опустевшей комнате раскрываю эту книгу, завтра

лось сделать это открытие: я был уверен, эта скрытая

ты будешь на Лионском вокзале (если поедешь в Лук-

рана есть, как будто видел ее собственными глазами и

ку, любовь моя), а я буду на улице Шмен-Вер, где от-

трогал собственными руками. Он был безутешен и по-

купорю бутылочку чудесного винца, и так, мало-пома-

давлен по той причине, что не мог женить меня ни на

лу, Мага, мы с тобой составим замысловатую фигуру,

одной из трех своих дочерей; непреодолимое препят-

мы нарисуем ее нашими перемещениями, такую же, ка

ствие состояло в том, что все три дочери, вот беда, были

кую рисуют мухи, когда влетают в комнату, туда-сюда,

уже замужем.

снова, оттуда сюда, вот это и называется броуновским

движением, понимаешь теперь, под прямым углом,

вверх по прямой, отсюда туда, от той стены к противо-

положной, вверх, вниз, рывок, резкое торможение, и тут

же в другом направлении, и в результате получается

рисунок, фигура, нечто несуществующее, как ты и как

я, две точки, затерянные в Париже, которые бродят от

сюда туда, оттуда сюда, создавая рисунок, танец ни для

кого, даже не для самих себя, рисунок без конца и

без смысла.

(-87)

35

Да, Бэбс, да. Да, Бэбс. Да, Бэбс, давай погасим свет, darling,[407] до завтра, sleep well,[408] считай барашков, все позади, детка, все позади. Какие они злюки, бедняжка Бэбс, давай мы исключим их из Клуба, давай их накажем. Все они противные злюки, бедненькая Бэбс, Этьен злюка, Перико злюка, Оливейра злюка, Оливейра хуже всех, просто инквизитор, поделом так назвала его наша прекрасная, распрекрасная Бэбс. Да, Бэбс, да. Rock-a-bye baby.[409] Тара-тира-ра. Да, Бэбс, да. Так или иначе, что-то должно было произойти, невозможно жить с этими людьми, и чтоб ничего не произошло. Тсс, бэби, тсс. Ну вот, ты уснула. С Клубом покончено, Бэбс, это точно. Мы больше никогда не увидим Орасио, этого подонка Орасио. Клуб этой ночью размазался по потолку, как тесто, да там и остался. Можешь убирать сковородку, Бэбс, тесто обратно не упадет, и не жди. Тсс, darling, перестань плакать, как же напилась эта женщина, душа у нее и та коньяком пропахла.

Рональд немного подвинулся, поудобнее прижался к Бэбс и стал засыпать. Клуб, Осип, Перико, давай припомним: у всякого начала есть свой конец, зависть богов, яичница в сочетании с Оливейрой, основная вина лежала на этой долбаной яичнице, по мнению Этьена, не было никакой необходимости отправлять яичницу в помойное ведро, она была прелестного цвета позеленевшего металла, а Бэбс разорялась, что твой Хокусай:[410] яичница якобы воняла мертвечиной, как можно проводить заседание Клуба, когда рядом такая вонь, и вдруг Бэбс расплакалась, коньяк полился даже из ушей, и Рональд понял, что, пока они спорили о высоких материях, Бэбс в одиночку выдула больше половины бутылки коньяку, яичница была лишь поводом, чтобы его выблевать, и никто не удивился, а Оливейра меньше всех, что от яичницы Бэбс постепенно перешла к пережевыванию темы похорон, а оттуда, беспрестанно икая и «хлопая крыльями», перескочила непосредственно к младенцу, тут уже совершенно вывернувшись наизнанку. Напрасно Вонг раздвигал свою ширму улыбок, пытаясь просунуться между Бэбс и Оливейрой, который сидел с отсутствующим видом, напрасно раздавал похвалы изданию под названием «La rencontre de la langue d’oïl, de la langue d’oc et du franco-provençal entre Loire et Allier — limites phonetiques et morfologiques»,[411] подчеркивал Вонг, автор С. Эскофье,[412] книга чрезвычайно интересная, говорил Вонг, а сам, прилепившись к Бэбс, подталкивал ее в направлении коридора, но это не помешало Оливейре услышать, что он инквизитор, и тот поднял брови то ли от удивления, то ли от растерянности и перевел стрелку на Грегоровиуса, как будто тот мог объяснить ему смысл этого определения. Члены Клуба знали, что если Бэбс ринулась в бой — это будет прыжок с катапультой, такое уже случалось; единственный выход — взять в кольцо представительницу обвинения, ответственную за буфет, в ожидании, что время сделает свое дело, никто не может плакать вечно, вдовы снова выходят замуж. Однако делать нечего, пьяная Бэбс прорвалась сквозь нагромождения из пальто и шарфов соклубников и, выступив из коридора, жаждала свести счеты с Оливейрой, она улучила момент и снова назвала его инквизитором и подтвердила в слезах, что за всю свою собачью жизнь она не встречала никого, кто был бы таким подлым, бессердечным, таким сукиным сыном, таким садистом, негодяем, палачом, расистом, не имеющим ни капли порядочности, таким мерзавцем, такой дрянью, такой кучей дерьма, таким отвратительным типом и сифилитиком. Этот перечень доставил огромное удовольствие Этьену и Перико и вызвал противоречивые чувства у остальных, в том числе и у того, к кому она обращалась.