Читаем Игра в классики полностью

Он прикурил «Голуаз» от окурка, еще раз осмотрел ящик, достал роман, подумал что-то смутное насчет жалости в качестве темы для диссертации. Жалость к себе самому: это уже лучше. «Я никогда не рассчитывал на счастье, — подумал он, рассеянно листая книгу. — Это не обвинение и не оправдание. Nous ne sommes pas au monde. Donc, ergo, dunque…[397] Почему я должен ее жалеть? Потому что я нашел ее письмо к сыну, которое на самом деле написано для меня? Я — автор полного собрания писем к Рокамадуру. Для жалости нет причин. Оттуда, где она сейчас, своими пылающими, словно башня, волосами, она сжигает меня издалека, она разрывает меня на куски одним своим отсутствием. Тра-та-ти, тра-та-та. Она прекрасно обойдется без Рокамадура и без меня. Прелестная голубая стрекозка, летя к солнцу, иной раз ударяется о стекло, нос в крови, трагедия. А через две минуты она уже весела и покупает какую-нибудь открытку в канцелярском магазине, а потом мчится на почту, чтобы послать ее в конверте подруге с нордическим именем, одной из тех, что разбросаны по всему свету, проживающей в какой-нибудь невероятной стране. Как можно испытывать жалость к кошке, к львице? Механическая жизнедеятельность, очень похоже на регулярные вспышки молнии. Моя единственная вина в том, что у меня не хватило горючего, чтобы она как следует согрела около меня руки и ноги. Она выбрала меня, приняв за пылающий костер, а я возьми да и окати ее холодным душем. Бедняга, черт бы все побрал».

(-67)

34[398]

В сентябре 80-го,[399] спустя несколько месяцев после

Читаешь, бывает, иной плохо написанный роман, да

кончины моего отца, я решил отойти от дел, передав их

еще и скверно изданный, и спрашиваешь себя, как та-

другой фирме, тоже занимающейся производством хере-

кое может быть интересным. Подумать только, сколько

са на тех же правах, что и моя; я, как мог, реализовал

долгих часов потрачено на поглощение этого остывшего

кредиты, оформил права наследства, передал магазинчи-

безвкусного варева, на бездарное чтение «Elle» и «Fran-

ки со всеми имеющимися в них товарами и перебрался

се Soir», скучных журналов, которые давала мне Бэбс;

жить в Мадрид. Мой дядя (родной брат отца), дон Ра-

И перебрался жить в Мадрид, и ведь надо же, стоит

фаэль Буэно Гусман-и-Атаиде, предложил мне жить у

проглотить пять или шесть страниц, как тебя затягива-

него; но я воспротивился этому, дабы не потерять свою

ет, и ты уже не можешь оторваться от чтения, вроде как

независимость. В конце концов мне удалось как-то все

не можешь перестать спать или мочиться, ох уж это

уладить, не утратив преимуществ личной свободы и со-

рабство кнута и пряника. В конце концов мне удалось

хранив радушное отношение моего родственника; я снял

как-то все уладить, подобная манера выражаться идет

квартиру неподалеку от его дома, так что я был предо-

из времен, когда меня еще не было на свете, и нужна

ставлен самому себе, как и хотел, или наслаждался теп-

для того, чтобы донести какие-нибудь архипрогнившие

лом семейного очага, когда чувствовал в том необходи-

мысли, которые передают из рук в руки, как деньги, от

мость. Этот достопочтенный сеньор жил, вернее, мы жи-

одной генерации к другой дегенерации, te voilà en plaine

ли в квартале, где раньше был Поситос. Квартира моего

echolalie.[400] Наслаждался теплом семейного очага, здоро-

дяди занимала весь главный этаж и стоила восемнадцать

во сказано, просто мать твою, как здорово. Ах, Мага, ну

тысяч реалов, она была красивая и светлая, хотя и слиш-

как можно было глотать эту остывшую похлебку, и ка

ком просторная для такой семьи. Я разместился внизу,

кого черта мне дался этот Поситос, че. Сколько времени

в квартире поменьше, чем на главном этаже, но тоже

ты потратила на чтение подобных вещей, убежденная,

слишком большой для меня одного, которую я шикарно

видимо, что это и есть настоящая жизнь, и ты права,

обставил, со всеми привычными для меня удобствами.

это жизнь, и потому следовало с этим покончить. (Глав-

Мое состояние, слава богу, позволяло это с лихвой.

ный этаж, это какой же?) Иной раз, вечером, когда я,

Мое первое впечатление от внешнего облика Мад-

обойдя стенд за стендом египетский отдел Лувра, воз-

рида — это приятное удивление, ведь я не был там со

вращался домой, мечтая о мате и сладкой булочке, я

времен Гонсалеса Браво.[401] Меня приятно поразили кра-

заставал тебя у окна погруженной в неотрывное чте-

сота и простор новых районов, скорость средств сооб-

ние какого-нибудь жуткого толстенного романа, иногда

щения и очевидное улучшение внешнего вида зданий,

в слезах, да, да, не отрицай, в слезах, потому что кому-

улиц и даже прохожих; на месте прежних пыльных пус-

то там отрубили голову, и ты крепко обнимала меня,

тырей были разбиты парки дивной красоты, высились

спрашивала, где я был, но я не говорил, потому что

элегантные особняки богачей, тянулись ряды много

Лувр — это была непосильная нагрузка, я не мог ходить

численных магазинов с большим выбором товаров, не

Перейти на страницу:

Все книги серии Азбука-классика

Город и псы
Город и псы

Марио Варгас Льоса (род. в 1936 г.) – известнейший перуанский писатель, один из наиболее ярких представителей латиноамериканской прозы. В литературе Латинской Америки его имя стоит рядом с такими классиками XX века, как Маркес, Кортасар и Борхес.Действие романа «Город и псы» разворачивается в стенах военного училища, куда родители отдают своих подростков-детей для «исправления», чтобы из них «сделали мужчин». На самом же деле здесь царят жестокость, унижение и подлость; здесь беспощадно калечат юные души кадетов. В итоге грань между чудовищными и нормальными становится все тоньше и тоньше.Любовь и предательство, доброта и жестокость, боль, одиночество, отчаяние и надежда – на таких контрастах построил автор свое произведение, которое читается от начала до конца на одном дыхании.Роман в 1962 году получил испанскую премию «Библиотека Бреве».

Марио Варгас Льоса

Современная русская и зарубежная проза
По тропинкам севера
По тропинкам севера

Великий японский поэт Мацуо Басё справедливо считается создателем популярного ныне на весь мир поэтического жанра хокку. Его усилиями трехстишия из чисто игровой, полушуточной поэзии постепенно превратились в высокое поэтическое искусство, проникнутое духом дзэн-буддийской философии. Помимо многочисленных хокку и "сцепленных строф" в литературное наследие Басё входят путевые дневники, самый знаменитый из которых "По тропинкам Севера", наряду с лучшими стихотворениями, представлен в настоящем издании. Творчество Басё так многогранно, что его трудно свести к одному знаменателю. Он сам называл себя "печальником", но был и великим миролюбцем. Читая стихи Басё, следует помнить одно: все они коротки, но в каждом из них поэт искал путь от сердца к сердцу.Перевод с японского В. Марковой, Н. Фельдман.

Басё Мацуо , Мацуо Басё

Древневосточная литература / Древние книги

Похожие книги

Вихри враждебные
Вихри враждебные

Мировая история пошла другим путем. Российская эскадра, вышедшая в конце 2012 года к берегам Сирии, оказалась в 1904 году неподалеку от Чемульпо, где в смертельную схватку с японской эскадрой вступили крейсер «Варяг» и канонерская лодка «Кореец». Моряки из XXI века вступили в схватку с противником на стороне своих предков. Это вмешательство и последующие за ним события послужили толчком не только к изменению хода Русско-японской войны, но и к изменению хода всей мировой истории. Япония была побеждена, а Британия унижена. Россия не присоединилась к англо-французскому союзу, а создала совместно с Германией Континентальный альянс. Не было ни позорного Портсмутского мира, ни Кровавого воскресенья. Эмигрант Владимир Ульянов и беглый ссыльнопоселенец Джугашвили вместе с новым царем Михаилом II строят новую Россию, еще не представляя – какая она будет. Но, как им кажется, в этом варианте истории не будет ни Первой мировой войны, ни Февральской, ни Октябрьской революций.

Александр Борисович Михайловский , Александр Петрович Харников , Далия Мейеровна Трускиновская , Ирина Николаевна Полянская

Фантастика / Современная русская и зарубежная проза / Попаданцы / Фэнтези
Дети мои
Дети мои

"Дети мои" – новый роман Гузель Яхиной, самой яркой дебютантки в истории российской литературы новейшего времени, лауреата премий "Большая книга" и "Ясная Поляна" за бестселлер "Зулейха открывает глаза".Поволжье, 1920–1930-е годы. Якоб Бах – российский немец, учитель в колонии Гнаденталь. Он давно отвернулся от мира, растит единственную дочь Анче на уединенном хуторе и пишет волшебные сказки, которые чудесным и трагическим образом воплощаются в реальность."В первом романе, стремительно прославившемся и через год после дебюта жившем уже в тридцати переводах и на верху мировых литературных премий, Гузель Яхина швырнула нас в Сибирь и при этом показала татарщину в себе, и в России, и, можно сказать, во всех нас. А теперь она погружает читателя в холодную волжскую воду, в волглый мох и торф, в зыбь и слизь, в Этель−Булгу−Су, и ее «мысль народная», как Волга, глубока, и она прощупывает неметчину в себе, и в России, и, можно сказать, во всех нас. В сюжете вообще-то на первом плане любовь, смерть, и история, и политика, и война, и творчество…" Елена Костюкович

Гузель Шамилевна Яхина

Проза / Современная русская и зарубежная проза / Проза прочее