Читаем Игра в классики полностью

— Возможно, она отправилась в Лукку. Ей в любом месте будет лучше, чем с тобой. Так же как и Поле, и мне, и всем остальным. Извини за откровенность.

— Все нормально, Осип Осипович. Зачем нам обманывать друг друга? Невозможно жить с кукловодом, дергающим за ниточки тени, с укротителем шлюх. Невозможно принимать всерьез человека, который целыми днями наблюдает за причудливым рисунком бензиновых пятен на водах Сены. Меня то есть, с моими воздушными замками и ключами из воздуха, меня, у которого слова все равно что дым. Не трудись отвечать, я знаю, что ты скажешь: нет субстанций более гибельных, чем эти, они проникают всюду, их вдыхаешь, не отдавая себе в этом отчета, вместе со словами, с любовью, с дружбой. Близок тот час, когда все меня оставят и я буду одинок и один. Заметь, я ни на ком и не висну. О раджа, сын Боснии. В следующий раз, когда ты встретишь меня на улице, то не узнаешь.

— Ты сумасшедший, Орасио. Неизлечимо сумасшедший, потому что тебе самому это нравится.

Оливейра достал из кармана обрывок газеты, завалявшийся с незапамятных времен: адреса дежурных аптек. Тех, что открыты с восьми утра понедельника до восьми утра вторника.

— Первый ряд, — прочитал он. — Реконкиста, 446 (31-54-88), Кордова, 366 (32-88-45), Эсмеральда, 599 (31-17-00), Сармьенто,[380] 581 (32-20-21).

— Что это?

— Инстанции действительности. Объясняю: Реконкиста — это что мы преподнесли англичанам. Кордова — ученая. Эсмеральда — цыганка, которую повесили из-за того, что в нее влюбился один архидьякон. Сармьенто — это как пукнуть на ветер. А вот второй столбик: Реконкиста — улица арабских кофеен и ресторанчиков. Кордова — потрясающие медовые пряники. Эсмеральда — река в Колумбии. Сармьенто — то, чего всегда хватает в школах.[381] Третий: Реконкиста, аптека. Эсмеральда — другая аптека. Сармьенто[382] — еще одна аптека. Четвертый ряд…

— Когда я говорю, что ты сумасшедший, я имею в виду, что не вижу, как ты сумеешь дойти до своего пресловутого отрицания всего и вся.

— Флорида, 620 (31-22-00).

— Ты не пришел на похороны, потому что, хоть ты и отрицаешь все подряд, ты не мог смотреть в глаза своим друзьям.

— Иполито Иригойен,[383] 749 (34-09-36).

— Люсии лучше будет на дне реки, чем в твоей постели.

— Боливар, 800. Номер телефона почти оборван. Если в этом квартале заболеет ребенок, они не смогут достать террамицин.

— Да, на дне реки.

— Коррьентес, 1117 (35-14-68).

— Или в Лукке, или в Монтевидео.

— Или на Ривадавиа,[384] 1301 (38-78-41).

— Оставь этот листок для Полы, — сказал Грегоровиус, поднимаясь. — Я ухожу, делай что хочешь. Это не твой дом, но, поскольку реальности не существует и все надо начинать с nihil[385] и так далее… оставляю на твое усмотрение все эти иллюзии. А я пошел за водкой.

Оливейра догнал его у дверей и положил руку ему на плечо.

— Лавалье,[386] 2099, — сказал он, глядя ему прямо в лицо и улыбаясь. — Кангайо, 1501. Пуэйредон,[387] 53.

— Недостает телефонов, — сказал Грегоровиус.

— До тебя начинает доходить, — сказал Оливейра, убирая руку. — В глубине души ты понимаешь, что мне больше нечего сказать ни тебе, ни кому-либо другому.

Звук шагов замер на третьем этаже. «Сейчас вернется, — подумал Оливейра. — Боится, что я подожгу кровать или порежу простыни. Бедняга Осип». Однако через минуту шаги возобновились.

Он сел на кровать и открыл тумбочку. Роман Переса Гальдоса, счет из аптеки. Прямо ночь аптек какая-то. Бумажки, исчирканные карандашом. Мага увезла все, но остался прежний запах, обои на стенах, кровать с полосатым матрацем. Роман Гальдоса — ну и ну. Она, бывало, читала Вики Баум[388] или Роже Мартен дю Гара,[389] потом, совершенно непонятно почему, бросалась к Тристану Л’Эрмиту, часами повторяя на разные лады «les rêves de l’eau qui songe»,[390] a могла взяться за дешевенькое чтиво в ярких обложках или за рассказы Швиттерса,[391] будто откупалась от чего-то, будто каялась за все изысканное и таинственное, а потом вдруг опять ни с того ни с сего — Джон Дос Пассос,[392] и в последующие пять дней она проглатывала немыслимое количество печатной продукции.

Исчирканные бумажки оказались чем-то вроде письма.

(-32)

32

Мой малыш Рокамадур, детка моя, мальчик мой. Рокамадур!

Перейти на страницу:

Все книги серии Азбука-классика

Город и псы
Город и псы

Марио Варгас Льоса (род. в 1936 г.) – известнейший перуанский писатель, один из наиболее ярких представителей латиноамериканской прозы. В литературе Латинской Америки его имя стоит рядом с такими классиками XX века, как Маркес, Кортасар и Борхес.Действие романа «Город и псы» разворачивается в стенах военного училища, куда родители отдают своих подростков-детей для «исправления», чтобы из них «сделали мужчин». На самом же деле здесь царят жестокость, унижение и подлость; здесь беспощадно калечат юные души кадетов. В итоге грань между чудовищными и нормальными становится все тоньше и тоньше.Любовь и предательство, доброта и жестокость, боль, одиночество, отчаяние и надежда – на таких контрастах построил автор свое произведение, которое читается от начала до конца на одном дыхании.Роман в 1962 году получил испанскую премию «Библиотека Бреве».

Марио Варгас Льоса

Современная русская и зарубежная проза
По тропинкам севера
По тропинкам севера

Великий японский поэт Мацуо Басё справедливо считается создателем популярного ныне на весь мир поэтического жанра хокку. Его усилиями трехстишия из чисто игровой, полушуточной поэзии постепенно превратились в высокое поэтическое искусство, проникнутое духом дзэн-буддийской философии. Помимо многочисленных хокку и "сцепленных строф" в литературное наследие Басё входят путевые дневники, самый знаменитый из которых "По тропинкам Севера", наряду с лучшими стихотворениями, представлен в настоящем издании. Творчество Басё так многогранно, что его трудно свести к одному знаменателю. Он сам называл себя "печальником", но был и великим миролюбцем. Читая стихи Басё, следует помнить одно: все они коротки, но в каждом из них поэт искал путь от сердца к сердцу.Перевод с японского В. Марковой, Н. Фельдман.

Басё Мацуо , Мацуо Басё

Древневосточная литература / Древние книги

Похожие книги

Вихри враждебные
Вихри враждебные

Мировая история пошла другим путем. Российская эскадра, вышедшая в конце 2012 года к берегам Сирии, оказалась в 1904 году неподалеку от Чемульпо, где в смертельную схватку с японской эскадрой вступили крейсер «Варяг» и канонерская лодка «Кореец». Моряки из XXI века вступили в схватку с противником на стороне своих предков. Это вмешательство и последующие за ним события послужили толчком не только к изменению хода Русско-японской войны, но и к изменению хода всей мировой истории. Япония была побеждена, а Британия унижена. Россия не присоединилась к англо-французскому союзу, а создала совместно с Германией Континентальный альянс. Не было ни позорного Портсмутского мира, ни Кровавого воскресенья. Эмигрант Владимир Ульянов и беглый ссыльнопоселенец Джугашвили вместе с новым царем Михаилом II строят новую Россию, еще не представляя – какая она будет. Но, как им кажется, в этом варианте истории не будет ни Первой мировой войны, ни Февральской, ни Октябрьской революций.

Александр Борисович Михайловский , Александр Петрович Харников , Далия Мейеровна Трускиновская , Ирина Николаевна Полянская

Фантастика / Современная русская и зарубежная проза / Попаданцы / Фэнтези
Дети мои
Дети мои

"Дети мои" – новый роман Гузель Яхиной, самой яркой дебютантки в истории российской литературы новейшего времени, лауреата премий "Большая книга" и "Ясная Поляна" за бестселлер "Зулейха открывает глаза".Поволжье, 1920–1930-е годы. Якоб Бах – российский немец, учитель в колонии Гнаденталь. Он давно отвернулся от мира, растит единственную дочь Анче на уединенном хуторе и пишет волшебные сказки, которые чудесным и трагическим образом воплощаются в реальность."В первом романе, стремительно прославившемся и через год после дебюта жившем уже в тридцати переводах и на верху мировых литературных премий, Гузель Яхина швырнула нас в Сибирь и при этом показала татарщину в себе, и в России, и, можно сказать, во всех нас. А теперь она погружает читателя в холодную волжскую воду, в волглый мох и торф, в зыбь и слизь, в Этель−Булгу−Су, и ее «мысль народная», как Волга, глубока, и она прощупывает неметчину в себе, и в России, и, можно сказать, во всех нас. В сюжете вообще-то на первом плане любовь, смерть, и история, и политика, и война, и творчество…" Елена Костюкович

Гузель Шамилевна Яхина

Проза / Современная русская и зарубежная проза / Проза прочее