Игра в классики

Новоприбывший ей очень понравился, хотя в глубине души она знала, никакой он не новый, раз так прилично одет и может облокотиться на стойку в заведении Хабеба и заказать себе перно, и не раз, и никто не скажет, что от него плохо пахнет и всякое такое. Новоприбывший продолжал курить, рассеянно кивая, но мысли его были далеко. Знакомое лицо. Селестэн бы сразу его узнал, потому что Селестэн, что касается лиц…

— К девяти похолодает по-настоящему. Земля тут глинистая, от нее холод. Но мы тогда пойдем за супом, он вполне ничего.

(И когда их почти уже не стало видно в глубине улицы Невер, когда они, должно быть, дошли до того места, где грузовик сбил Пьера Кюри[426] («Пьера Кюри?» — спросила Мага, страшно удивленная и готовая узнать что-то новое), они неторопливо свернули на высокий берег реки и облокотились на лоток букиниста, хотя Оливейре лотки букинистов всегда казались катафалками в ночи, чередой гробов, некстати выставленных на каменном парапете, и однажды ночью, когда выпал снег, они, шутки ради, палочкой написали RIP[427] на всех жестяных лотках, но полицейскому их шутка совсем не показалась веселой, он им так и сказал, напомнив об уважении и о туризме, хотя при чем здесь был этот последний, было совершенно непонятно. В те дни еще был кибуц, по крайней мере возможность кибуца, можно было ходить по улицам, писать RIP на лотках букинистов и смотреть на влюбленную клошарку, это тоже входило в запутанный список дел, противоречащих общепринятым, всего того, что следует делать, — испытать и оставить за собой. Вот как оно было, а теперь холодно, и нет никакого кибуца. Разве что обмануть самого себя, пойти купить красного вина у Хабеба и устроить кибуц в духе Кубла Хана,[428] не обращая внимания на разницу между опиумной настойкой и винцом старины Хабеба.)

In Xanadu did Kubla Khan
A stately pleasure-dome decree.[429]

— Иностранец, — сказала клошарка, глядя на новое пополнение уже с меньшей симпатией. — Ну да, испанец. Итальянец.

— И то, и другое, — сказал Оливейра, делая мужественное усилие, чтобы выдержать исходивший от нее запах.

— Но работа у вас есть, это видно, — не могла не признать клошарка.

— Да нет. Я всего лишь приносил книги одному старику, но теперь мы больше не видимся.

— Стыда в этом нет, если только работа не поперек души. Я, когда молодая была…

— Эмманюэль, — сказал Оливейра, кладя руку туда, где под многочисленными одежками должно было быть ее плечо. Клошарка вздрогнула, услышав свое имя, искоса взглянула на него, потом достала зеркальце из кармана пальто и посмотрела на свои губы. Оливейра подумал, в силу каких обстоятельств клошарке могло прийти в голову вытравить волосы перекисью. Она стала красить губы огрызком помады, целиком уйдя в это занятие. У него было достаточно времени, чтобы в который уже раз посчитать себя круглым дураком. Положить руку на плечо, после того что произошло с Берт Трепа. Результат широко известен. Все равно что дать под зад самому себе, бросить себе вызов. Кретин безмозглый, недоумок, придурок недоделанный. RIP, RIP. Malgré le tourisme.[430]

— Откуда вы знаете, что меня зовут Эмманюэль?

— Не помню. Кто-то сказал.

Эмманюэль достала коробочку из-под леденцов Вальда, где у нее была розовая пудра, и стала пудрить щеки. Если бы Селестэн был здесь, тогда конечно. Тогда бы наверняка. На Селестэна удержу нет. Целая куча банок с сардинами, le salaud.[431] Вдруг она вспомнила.

— Ах да, — сказала она.

— Очень может быть, — согласился Оливейра, закутываясь, как мог, в клубы дыма.

— Мы видели вас вместе много раз, — сказала Эмманюэль.

— Мы тут часто бродили.

— Она всегда останавливалась поговорить со мной, когда была одна. Хорошая девушка, немного с сумасшедшинкой.

«Полностью согласен», — подумал Оливейра. Он слушал Эмманюэль, которая вспоминала все охотнее, пакет отдала задаром, а в нем белый свитер, почти не ношенный, прекрасная девушка, она не работала, не тратила времени зря, прикрываясь дипломом, иногда немножко сумасшедшая, деньгами сорила почем зря на корм для голубей на острове Сен-Луи, то грустная была, а то со смеху умирала. А однажды пришла злая.

— Мы с ней подрались, — сказала Эмманюэль, — из-за того, что она мне советовала оставить Селестэна в покое. И больше она не приходила, а я ее так полюбила.

— И часто она приходила с вами поболтать?

— А вам это не по нраву, так ведь?

— Не в этом дело, — сказал Оливейра, глядя на другой берег.