Игра в классики на незнакомых планетах

Этот вопрос не дает ей покоя весь остаток дня.

***

Домой Кларисса не торопится. Она думает даже — пойти в обход, мимо вокзала. Вокзал всегда казался ей мистическим местом, точкой притяжения. И, пожалуй, она угадала его назначение. Они всегда бродят около вокзала, размытыe, искаженные фигуры, терзаемые души.

Девушка в старомодной одежде и сером платке сидит на скамейке, скрючившись в позе абсолютной безысходности. Миссис Дэллоуэй подходит, окликает тихонько. Девушка поднимает измученные, заплаканные глаза. Вскакивает.

— Мэм? Прошу вас... Вам не нужна горничная? Я ищу работу. Любую работу.

— Для начала тебе не помешает выпить чашечку чая, — говорит миссис Дэллоуэй с легким укором в голосе — как же можно довести себя до такого?

Дома неизменная Люси ставит цветы в вазу, косится на гостью:

— Таскаете к себе всяких.

— Ну, ну, Люси.

***

Бедняжка держит чашку судорожным заученным движением. Ясно — пансион. Она пытается крепиться, но стоит Клариссе потянуть за непрочную ниточку первых вырвавшихся слов, как на нее водопадом, вперемешку со слезами и икотой обрушивается весь рассказ:

— О, если б я только знала! Если б он только сказал мне, что женат!

Кларисса давно привыкла, что здесь кусочки временного пазла складываются, как им угодно.

— Я не знаю, как оказалась... здесь, — растерянно говорит бедняжка. — Я шла... потом была пустошь, вереск... потом я вроде бы уснула.

Или умерла, думает Кларисса. От холода и истощения. Вполне вероятно.

И что же потом?

Крохотная заметка в газете, или нечаянно подслушанный рассказ болтливой служанки, или скандализованным шепотом рассказанная за чаем сплетня: «Подумать только... С гувернанткой... Впрочем, ведь его репутация... Ужасно, конечно, хотя девица знала, на что идет...»

Хорошо все же получить второй шанс.

Часы за окном снова начинают бить. «Бом-бом, время менять чью-то жизнь...» По лицу Клариссы солнечным зайчиком скользит улыбка.

— Ничего, Джен — так ведь ваше имя? Сейчас мы выпьем еще чаю и решим, как вам быть.

***

День идет к закату. Растягивается все послеполуденное время, а потом — будто отпускаешь резинку — вот уже и сумерки.

Миссис Дэллоуэй наслаждается такой четкой прописанностью мира вокруг себя. Темная рама окна, схватившая литографию вечера: Джен меланхолично покачивается на ничьих качелях в ее саду. Но Джен надолго здесь не задержится. Клариссу вдруг охватывает ностальгия по — она могла бы сказать — прошлой жизни.

***

Этот мир — сплошная эклектика. Непрочный, весь собранный из обрывков чужих мыслей, чужих слов, перепутанных деталей — как эти качели у нее во дворе. Вчера, насколько она помнит, их не было.

А Олд-Бейли ох сердит,
Отдавай должок, — гудит...

Нет, такого она не читала.

***

При жизни Кларисса часто задумывалась, куда попадет после смерти. Но никогда не представляла себе такого вот места. А ведь вполне возможно, что она никогда бы не узнала. Не догадалась. Не все ведь догадываются.

Если б ее жизнь не стала вдруг отдавать бумагой и чернилами. Если б не это смутное ощущение, что она наколота на кончик пера, как бабочка на булавку, и чья-то рука уверенно ведет ее сквозь пространство, оставляя тут и там большие пропуски (тогда только и чувствуешь себя по-настоящему свободной...).

Если б она не читала столько книг.

Если б она не помнила точно, что умерла.

И что раньше ее звали не Кларисса.

***

Они приходят — души в чистилище. Многие — и миссис Дэллоуэй за них рада, — так ничего и не поняв, просто перетекают из реальности в существование, надежно закрепленное печатными буквами и датой издания.

Или растворяются навсегда.

Те, кто оказываются здесь, сперва все плоские, это уж потом чья-то воля делает их рельефными — даже если это больше не их собственный рельеф.

Сперва она думала: сюда попадают не просто так. Те, чья жизнь достаточно интересна. За чьим существованием можно следить, не отрываясь, не пропуская ни одной написанной судьбой строчки. Теперь она думает — достаточно, чтоб на тебя обернулись на улице — как на эту цветочницу. Хватает одной подслушанной фразы. Фразы, которая даст толчок — и чье-то повествование покатится, сперва разматываясь тонкой нитью с упущенного клубка, затем, как перекати-поле, задевая, волнуя целые пласты жизни.

И тогда кто-то — ей хочется сказать «там, внизу» — или уместнее было бы «там, наверху»? — кто-то в том мире берет перо и, будто кистью, начинает потихоньку придавать твоему смутному силуэту четкие очертания, раскрашивать твой декор, и ни ты, ни он не виноваты, если красок не узнать. Это не твоя жизнь — но зато тебя упорядочили. Додумали. Довели до конца. Что в обычной жизни случается редко, Бог просто обрывает нитку, не позаботившись закрепить.