Игра во всё

«Спустя двадцать лет я опять сижу в зале Щукинского училища. Сейчас я увижу пьесу Александра Ремизова «Местные» (Я там играл главную роль. – В. С.), поставленную молодым актером «Современника». Начало не предвещает ничего хорошего, еще усаживается публика, а актеры на авансцене уже что-то изображают, будто бы не замечая нас. (На самом деле я там был один. Пока публика собиралась, я примерно за десять минут до начала спектакля выходил на сцену. Зрители рассаживались по своим местам. Они не понимали, для чего на сцене этот человек. Наверное, для того, чтобы убрать декорацию, или для каких-нибудь еще технических целей. – В. С.) Я-то вижу, что они замечают, да еще как, и очень волнуются. Все это уже было. Были и эти «незаметные» начала. Я усаживаюсь поудобней, ибо не так легко будет просидеть здесь два с половиной часа. Но что это? С каким бесстрашием они вдруг начинают вести психологический диалог. Это не просто бытовая болтовня. В ней какая-то тайна, и я вижу, что они эту тайну чувствуют, знают и гипнотизируют нас постепенным и медленным ее раскрытием. Нет, они ведут себя совсем не как ученики. Какая грация и свобода. Я всю жизнь добиваюсь такой манеры игры – открытой и действенной, при том что где-то глубоко существует тайна. Но я измучиваюсь, добиваясь этой действенности и этой тайны. А они в первом же своем спектакле с легкостью побивают известные мне рекорды. Они настоящие, живые, молодые актеры. Но при том какой у них неактерский вид. Сколько угодно можно гадать, живет или не живет вот это сухое дерево, но когда рядом увидишь деревце цветущее, сразу поймешь, в чем разница. Мы в искусстве часто похожи на людей, которые не знают, что такое цветение живое. Сидим в засохшем лесу, с важностью по-барски скрепим своими засохшими сучьями, а где-то рядом такая прелестная живая зелень».

Вот это он написал. О том, как мы играли наш учебный спектакль. Пьесу «Местные» поставил Владимир Петрович Поглазов, режиссер-педагог, выпускник нашего Училища. Их курс вел Юрий Валентинович Катин-Ярцев. Владимир Петрович и сейчас в Щукинском училище, профессор. Он был наш второй художественный руководитель. Первой была Алла Александровна Казанская.

Сюжет пьесы очень простой. Студенты-второкурсники приезжают на картошку в какое-то колхозное захолустье, и на этой картошке местные ребята насилуют любимую девушку героя пьесы. Возникает острый конфликт между студентами и этими местными… Пьеса, должен сказать, при всей ее внешней простоте очень сильная. Мы играли ее при полных аншлагах.

А после спектакля Эфрос зашел к нам в гримерную, и, как вы думаете, что произошло?

Верно: произошло нечто невероятное. То, что никто из нас представить не мог. Нас было четверо в тот вечер в гримерной. Сильный актерский квартет, как стали нас называть после «Местных». А пятым был теперь Анатолий Васильевич. Знаменитый режиссер и четыре студента. И этот знаменитый режиссер пригласил всех четырех студентов в Театр на Малой Бронной! Актерами! Всех нас!

Пошли потом только двое из нашего квартета: Юра Казючиц и Петя Федоров. А я и Саша Росщенков пошли в Театр Вахтангова.

Меня на Малой Бронной долго уговаривали. Я ходил к директору в кабинет. В своем кабинете директор, солидный, очень известный в театральном мире человек, говорил мне, двадцатитрехлетнему начинающему актеру, как будет замечательно, если я приду к ним в театр. В театр, на тот период один из самых известных в Москве. Такой же знаменитый и посещаемый, как теперь, не побоюсь сказать, Театр Вахтангова. Просто номер один. Билетов достать невозможно. Театр, где режиссер, еще раз подчеркну, Анатолий Васильевич Эфрос. В его постановке «Три сестры» Чехова, «Ромео и Джульетта» и «Отелло» Шекспира, «Месяц в деревне» Тургенева, «Женитьба» Гоголя, «Дон Жуан» Мольера. И все эти спектакли – классика отечественного театра. Признание в мире получил режиссерский метод Эфроса, который он в мельчайших деталях описал в своих книгах.

Мы не раз ходили в этот театр. На спектакли Эфроса. Но особенно сильно меня потрясло, как Олег Даль играл Дон Жуана. Это было что-то невероятное. И в том же театре целая плеяда выдающихся мастеров – Дуров, Волков, Козаков, Сайфулин…

А если вернуться ко мне, то я вот что должен сказать: я, что называется, не проинтуичил. Или наоборот. Вопрос для меня чрезвычайно сложный. А с другой стороны, если бы я согласился… Не было бы тогда МХАТа, куда я почти на шесть лет перешел из Вахтанговского, и, наверное, не было бы моего возращения из МХАТа в Вахтанговский. И вся моя жизнь тогда по-другому сложилась…