Играл на флейте гармонист

Старик пристально смотрел на него и терпеливо ждал ответа. А он неожиданно вспомнил, вспомнил эти две буквы, вырезанные на дереве, «ВВ».

— Профессор это умный, — ответил он, не зная, что прибавить к этому определению.

— Тогда все старые — профессор, — заключил старик. — Они все умные.

— Да, все умные, — согласился он.

Память просыпалась понемногу. Он вспомнил и Ботю, и избушку, в которой они с ним зимовали. Вспомнил и прозвище свое школьное «Кузнечик».

— Я кузнечик. Я до Чу был кузнечик.

Старик повторил это прозвище, пытаясь понять, что это значит.

— Я энтомолог, — он вспомнил свою профессию, и от волнения голос его осип: — Это наука о насекомых, я их изучал.

Старик жестом остановил его воспоминания.

— Для чего энтомолог? — старик медленно повторил несколько раз это незнакомое слово. — Зачем это? Зачем ты жить?

— Чтобы жить сейчас, — ответил он и добавил: — чтобы жить потом.

— Чтобы жить потом, — повторил старик и после некоторого раздумья произнес:

— Ты теперь быть быстро вспоминать. Ходить вспоминать, — он жестом показал, что беседа их закончена.

Через несколько дней мороз укрепился — река застыла. Снег припорошил сухую осеннюю траву. В лесу ярко проявились следы разного зверья. Деревенские дела перешли к заготовке дров, зимней охоте и сохранению тепла в домах. Дальние рыбаки еще не возвратились. Река у деревни закрылась плотным льдом, и ближняя рыбалка сошла на нет.

Он с каждым днем припоминал все больше и больше эпизодов из своей бывшей жизни. Эти кусочки складывались в длинные истории, от которых он становился задумчивее и угрюмее. События в деревне его занимали все меньше и меньше. Лу первая заметила эти перемены и настороженно, подолгу ожидала от него ответы на свои вопросы. А он отмалчивался и вспоминал:

«Свою бабку он хоронил летом, когда уже учился на старшем курсе института. Она умерла у него на руках, когда он на недельку в каникулы приехал погостить в свой родной город. Она последние дни уже плохо ходила, жаловалась на сердце, на одышку, и как-то утром он нашел ее почти без сознания в своей постели. Приехавший доктор констатировал острую сердечную недостаточность и даже не смог сделать инъекцию в вену. Хоронили ее на третий день. Собрались старые друзья бабки, вспоминали ее и свою молодость. Говорили речи и рассказывали интересные истории из ее героической жизни, которые он никогда не знал. Бабка почти ничего об этом ему не рассказывала. Ее было очень жалко. А еще ему было очень жаль, что всего этого интересного о бабке при ее жизни он не знал и теперь она ему уже ничего не расскажет».

Дни становились все короче и короче. Снег и ветер образовали сугробы и торосы на реке. Дальние рыбаки возвратились в деревню. Но обморозил ступни и сильно болел, почти не выходил из дома. Старик дал ему в жены бывшую жену молодого рыбака, погибшего летом. Деревня не очень хорошо приняла это решение. Но до появления чужого хотел себе в жены Лу, но слова старика воспринимались как закон.

Лу теперь не боялась выходить из дома одна, она перестала бояться Но, тем более, что он болел и его жена лечила его всеми средствами, которые имелись в деревне. За снежную ночь дома заносило иногда под самую макушку. Деревенские выбирались из них по норам, прорытым в снегу. Постороннему человеку со стороны деревенская местность представлялась ровными остроконечными холмиками, торчащими из белых снегов, и глубокими тропками, соединявшими эти холмики между собой. Жизнь в деревне как будто замерла до самой весны.

Чу, закутанный в шкуры, молча сидел у огня и часами смотрел, как языки пламени пожирают дрова. Лу суетилась возле очага, подбрасывала в огонь сучья, два раза в день кормила Чу сушеной рыбой, поила его заварными травами, раз в день выходила из дома за новыми сучьями для костра, складывая их недалеко от огня для просушки. Спали они долго, часто просыпались от холода и снова раздували огонь, греясь от него и друг от друга. Он уже больше не целовал Лу, он вспоминал всю свою прошлую жизнь со всеми ее подробностями. Он уже сравнивал Лу и Веню, сравнивал свои чувства, которые испытывал, будучи близким с ними, и все более и более замыкался в себе, жалел себя, Лу и скучал, скучал по тому времени, когда они с Венерой Петровной жили вместе уютно и дружно в большом городе. Скучал по своей работе, по занятиям в институте и никак не мог объяснить себе цель своего существования здесь, среди, может быть, и симпатичных, простых людей, но чужих ему, среди чужой для него жизни.

Лу прильнула к нему и прошептала на ухо:

— Почему ты молчать, не говорить? Я плохо делать?

Она никак не могла понять причину его нового поведения.

— Ты нет любить меня. Я быть плохая?