Игрок

Мама все время нервно посматривала на потолок; отец устало сказал, что ничего не случится — здесь толстые перекрытия, рассчитанные чуть ли не на осаду, да еще и магический щит. Кроме того, летчикам нужны большие города, а затерянный в лесу дом, да еще при затемнении, вряд ли привлечет их внимание. Разве что зенитки не пустят немцев к Манчестеру, и они решат "разгрузиться" над окрестностями. При этих словах Либби начала тихонько всхлипывать, пока мама раздраженно не велела ей замолчать. Папа тем временем укрылся пледом и спокойно заснул.

Собаки нервничали и поскуливали. Майк все никак не мог найти место и время от времени принимался лаять. Расти долго обнюхивал все углы, потом стал скрестись у двери. Я сказал, что выведу его, завернулся в одеяло поверх пижамы и пошел по коридорчику. Колин пошел следом за мной.

С тяжелой железной дверью пришлось помучиться. В конце концов она открылась, да с таким скрипом, что у меня заныли зубы. Ледяной воздух в первое мгновение показался обжигающим. Колин трясся под пледом, я накинул одеяло на голову. Расти, к счастью, не жаждал гулять, а задрал ногу прямо у выхода — ему с его короткой гладкой шерстью в морозы тоже приходилось несладко.

Потом я поднял голову и увидел на северо-западе зарево над лесом. Чуть ли не полнеба было освещено, словно на восходе солнца. При этом гул самолетов был едва слышен. Я посмотрел в другую сторону — за зубчатыми очертаниями крыши виднелось черное, глубокое, безлунное зимнее небо с колючими большими звездами. Тишина и спокойствие.

Как будто разные стороны неба принадлежали разным планетам.

Захлопнув дверь, мы бегом спустились в убежище. Грея руки у огня, я сказал:

— Манчестер, кажется, сильно бомбят.

Мать Эйлин всхлипнула. Миссис Розье смотрела в огонь, машинально поглаживая голову спящей Друэллы и перебирая ее волосы. Моя мама сказала:

— Неделю назад был Шеффилд.

В Шеффилде, как выяснилось, разрушения были довольно сильные. Никто не ждал, что немцы заберутся так далеко вглубь Англии, и там даже магических щитов толком не было. Мне стало жутко — Манчестер от нас за двадцать с лишним миль, а Шеффилд совсем рядом. На хорошей метле минут десять лету...

Никогда еще война не была так близко.

На следующий день в "Пророке" появились колдографии того, что позже получило название "Манчестерский блиц". Немцы сначала сбрасывали "зажигалки", а потом бомбили, ориентируясь на свет пожаров. На колдографиях были целые улицы, состоящие из одних решетчатых остовов зданий, внутри которых бушевало пламя. Казалось, будто кто-то аккуратно поставил рядом много-много плетеных корзинок, а потом поджег их.

Я подумал, что, наверное, так выглядят города в том аду, в который верят маглы.

На следующую ночь Манчестер опять бомбили, и часть магического квартала тоже была разрушена. Но на Рождество все было спокойно. Мы слушали по радио выступление министра Фосетта. Он старался внушить магическому сообществу, что основная опасность позади, но это звучало так неубедительно, что он, наверное, и сам не знал, как дочитал до конца бумажку со своей речью.

Зато потом, в два часа ночи, говорил Дамблдор — усталым, хрипловатым, но вполне уверенным голосом. Я уже хотел спать и не запомнил подробно его слова. Осталось только общее ощущение: впереди годы войны, много крови, усталости и горя, но в конце нас ждет победа. Казалось, он совершенно не сомневался в этом, и, слушая его, ты тоже начинал верить.

Приехавший к нам к нам на Рождество отец Колина — ему в Силах самообороны дали короткий отпуск, чтобы повидаться с детьми, — сказал, что Дамблдора в войсках очень уважают. Он практически принял на себя руководство операциями, и многие говорили, что он должен заменить Фосетта на посту министра. А еще Дамблдор считал, что оборона одной только Англии не решает дела, и нужно обязательно разгромить Гриндельвальда на континенте, чего бы это ни стоило. Иначе опасность останется еще на многие годы. Фосетт был против этого, потому что не хотел рисковать жизнями британских магов, но Дамблдор был уверен, что рано или поздно высадки во Франции не избежать.

***

Обычно на каникулах я отсыпался, но той зимой поднимался еще затемно. Смешно сказать, зачем. Мне хотелось посидеть возле елки. Глупо, совсем по-детски. Но только в эти часы, когда в комнату проникал белесый свет раннего утра, и было еще очень тихо, я мог побыть в одиночестве и почувствовать себя дома. От елки сильно пахло хвоей; если ее слегка тронуть, иголки сыпались на пол с тихим шорохом, а золотые и серебряные шары звенели и начинали медленно крутиться, то в одну сторону, то в другую. Совсем как давным-давно.

Посидев так полчаса, я бежал обратно в спальню и долго грелся под одеялом. В коридорах в это время уже слышался топоток ног эльфов. Когда Либби приходила меня будить, я прятал голову под подушку и делал вид, что сплю.

После Рождества соседние города уже не бомбили — наверное, маглы решили сделать себе каникулы, — и все понемногу успокоились. Начали даже думать о каких-то повседневных вещах, строить планы. Мне удалось подслушать разговор родителей: