Игрок

Весна в 1942 году была холодная и ненастная — в начале марта разгулялась такая метель, что отменили поход в Хогсмид, а спустя две недели ураганом выбило стекла в школе и поломало деревья в Запретном лесу. Единороги ушли от стихии подальше в глубь леса, и Хагрид не видел их почти до конца апреля.

К тому времени мы уже посвятили в секрет и, соответственно, в долю нашего своеобразного "бизнеса" на волосе единорога Эйвери и Нотта (Розье и так все знал). Просто потому, что скрывать дальше было невозможно. Вдобавок нам были нужны еще люди. Дело в том, что по школе поползли слухи — Хагрид по наивности проболтался, несмотря на строгий запрет Тома. Несколько гриффиндорцев были возмущены тем, что их однокашника эксплуатируют, и пожелали сами оказывать ему "покровительство". На военном совете мы обсудили возможность поделиться, но, как выразился Том, "раз поделишься — потом не слезут". Решили воевать. "Умников" было с десяток, а нас шестеро. Разыгралась короткая, но кровопролитная война, которую мы все же выиграли, хотя и не без труда.

Хагрид же был строго наказан. Риддл лишил его своего общества, не разговаривал с ним, не позволял к себе подходить и при случайной встрече смотрел сквозь него — насколько вообще можно не замечать полувеликана. Наконец Хагрид сумел застать нас в туалете второго этажа и попытался заговорить с Риддлом. Мы с Розье хотели уйти, но Том остановил нас жестом.

Хагрид что-то мямлил, мол, не подумал, не знал, что это так важно, — Том рассматривал исписанную и изрисованную стену, кусая губы. Потом вдруг спросил:

— Рубеус, ты не знаешь, как следует просить прощения?

— Том, пожалуйста, — сказал Хагрид и шмыгнул носом.

Я отвернулся. Мне хотелось сбежать куда-нибудь от этой сцены, а еще покурить, а еще было почему-то жаль Хагрида — несмотря на свои размеры, он ведь все равно оставался ребенком, растерянным, напуганным, брошенным.

— Я жду, — сказал Том и, видимо, отвечая на невысказанный вопрос, добавил: — Да, при всех.

Я обернулся и, не веря своим глазам, увидел, как Хагрид, всхлипывая и вытирая нос рукой, неловко, медленно опускается на колени — прямо на грязные плитки пола — и целует край школьной мантии Риддла.

— Ну, вот и молодец. Ты же больше так не будешь, правда, Рубеус?

Хагрид замотал головой.

— Можешь встать. Умойся и ступай. После обеда встретимся в библиотеке, я посмотрю, что у тебя там с домашним заданием по чарам.

Пока Хагрид, все еще всхлипывая, плескал себе в лицо водой — в каждую ладонь у него помещалось, наверное, с ковшик, — все молчали. Как только за ним закрылась дверь туалета, я сглотнул. Розье рассматривал Тома так, будто впервые видел.

— Что? — спросил Риддл.

— Да нет, ничего... Знаешь, Том, а ты страшный человек.

— Глупости, — нетерпеливо ответил Риддл.

***

Тем временем у нас возникли новые проблемы. Разгромленные гриффиндорцы в долгу не остались — кто-то настучал Диппету, что Риддл занимается незаконным предпринимательством. Слагхорн вызвал Тома для разбирательства и стал кричать, что такое поведение позорит школу, что от лучшего ученика на факультете он не ожидал подобного и что Тому пора собирать вещи — его завтра же отчислят. Впрочем, уже через час он сменил гнев на милость. Тому удалось убедить декана, что Хагрид приносил нам волосы единорога всего один раз, и лишь потому, что мы хотели сделать самому Слагхорну сюрприз по случаю окончания учебного года. Но раз уж так вышло, то подарок придется преподнести сейчас...

Слагхорн получил половину имевшегося у нас на тот момент товара — двести галлеонов сделали нам ручкой и уплыли в синюю даль. Вдобавок и в дальнейшем Том ежемесячно относил ему десять-двадцать волосков — "скромный подарок". Зато Слагхорн отныне, подобно дракону, обрушивался на любого, кто посмел бы возвести поклеп на Риддла. Он и раньше симпатизировал Тому, а теперь просто был от него без ума — постоянно зазывал к себе в гости, поил чаем с засахаренными фруктами, обсуждал с ним последние статьи из журнала "Зельеварение сегодня" и уверял, что на следующий год Том непременно станет старостой.

В ночь на 1 мая, которую на континенте называют "Вальпургиевой" и которая в этом году совпала с майским полнолунием — Белтайном, мы отмечали всем факультетом день рождения Долохова. Часам к трем ночи все уже разошлись, осталась только наша компания. Мы сидели в темной гостиной на ковре у горящего камина. Долохов, привалившись к ножке кресла, мелкими глотками пил дешевое красное вино, которое мы купили в Хогсмиде. Розье курил, сбрасывая пепел в камин, Эйвери разлегся рядом и, кажется, уже дремал, Маркус отковыривал кусочки подгоревшей корочки с традиционного белтайнского пирога, а Том, скрестив ноги по-турецки, машинально собирал кучкой разлетевшиеся по ковру лепестки боярышника — остатки майского венка — и пересыпал их из руки в руку.