Игрокамера Bet

День вышел насквозь шпилевым. А значит, прожит не зря. В шатре Йосефа я уже собирался растянуться на полосатой циновке, но мой сон отложила sms-ка от Клипы. «Экспр на сб: Сп — Руб — Сп не проигр за 1,55 и Мос -— Лк — чист Локо за 2,2. Амк — Сат — поб Амк за 2,7. Участвуешь?» Я ему тут же перезвонил, но он отключил телефон. Посмотрел на время засыла sms-ки — Клипа ее почти сутки назад написал. Я как раз был под землей, поэтому она не дошла. Но потом-то

мобильный был все время включен! Сбой в сети, видимо. «Играю с депозита 300$», — отписал я, и на душе стало совсем радостно.

Фрагмент 48. Предать, а потом красиво расписать.

Я проспал целый день и почти всю ночь. Проснулся, когда город был еще с трудом различим на темном фоне неба. Йосеф нерушимо спал, а мои воины нет. Как только я вышел из шатра, они сразу преградили мне дорогу.

— Парни, да зачем мне бежать? Иерусалим вот-вот падет. «Линия» на взятие уже закрыта. Ставки не принимаются.

Парни молчали. Молчали так, что идти дальше охоты не возникало. Я размял суставы, полюбовался намечающимся восходом и от прекрасного перешел к насущному — поискал глазами туалет. С этими сооружениями в округе была напряженка, поэтому пришлось гадить на глазах у солдат.

Раз вы так, то я хорошенько пукну! Для начала. Самое паскудное, что подтереться нечем — даже травы на скалистом склоне в радиусе ста метров не росло. В карманах были сотки грини и листочек ставки на воскресенье. Я попросил солдат принести мне сумку с Апокалипсисом, чтобы отодрать от него кусочек. Но стражники хохотали и собирались извлечь максимум удовольствия из бедственности моего положения. Их скотство сохранило сочинение апостола в неприкосновенности.

Мне предстоял сложнейший выбор: можно использовать сто долларов, а можно листочек от ставки. Выигрыш давал четыре с половиной тысячи рублей. Но ставка — полнейший стремак: победа ПСЖ над «Метцем» с минус два. За четыре с полтиной. Начало европейского сезона — праздник все-таки. С другой стороны, «низовущая» Франция может подвести. Так что в перспективе это скорее обычная бумажка. Но сотка — ничто, ставка — все! Сотку потратил — и нет ее. А ставка до вечера пятницы согреет мне душу надеждой.

Я экономично использовал сотку, вторая не понадобилась. Гордо продемонстрировав девальвированный лик Франклина моим мучителям, я ушел в шатер, лег на циновку и стал всячески кряхтеть и сопеть, чтобы разбудить Йосефа. Но он спал слишком безмятежно для человека, переметнувшегося к врагу по ходу боевых действий. Я пробовал храпеть и ворочаться, чмокать и фыркать, но ничего не помогало. Кончилось тем, что я так утомился от этой деятельности, что опять заснул.

Утром — уже вторым утром по моему распорядку — короче, во втором тайме утра меня растолкал Йосеф, и тут открылась причина его спокойного сна. Тягучие фишки вроде берушей! Он их с большими трудностями вынимал. И хотел было привлечь для этой процедуры меня, но обошелся своими силами.

Йосеф за ночь перевоплотился. То есть все было при нем, как и вчера. Те же длинные волосы, аристократический профиль с небольшим изъяном в виде не слишком развитого подбородка, та же усталая сутулость, тот же боевой шрам на левой руке. В общем, все то же самое, но только это был не он. Совершенно не он. От восторженно-мистического настроя его возвышенной души не осталось и следа.

Если накануне Бог выводил его на нужные тропинки, подталкивал в правильные пещеры и наделял способностью видеть происходящее в грандиозном историческом масштабе, то теперь Йосеф корил себя за то, что следует исключительно за сатаной. Он хмурил переносицу и в основном молчал, а о перемене в его миросозерцании можно было судить по бормотанию, в котором он выворачивал душу, как варежку.

Завершилась самоэкзекуция обличительным монологом. То есть я, конечно, высказывался в ответ и пытался перевести словесный поток в диалог, но Йосеф меня не слушал и лишь жалобно постанывал в паузах между предложениями.

— Я не люблю свой народ и презираю родину. И тем не менее пишу этот огромный труд, — генерал кивнул на баул с пронумерованными и обмотанными палками, похожими на ту, которую подарил мне апостол Иоанн, — пишу, чтобы оправдать иудеев в глазах потомков. Так велит мне долг! Хочу снять вину со всех обманутых мятежниками несчастных иудеев, к которым я, увы, уже не имею никакого отношения. Правда, для них для всех я предатель. Это духовное самоубийство — писать на языке народа, который ненавидит тебя и от которого ты отрекся. Народа, который осквернил человеческой кровью свою величайшую святыню — храм царя Соломона.

— Ух ты, у меня собачку звали Соломоном, — обрадовался я.

— Ужас! Назвать животное, символизирующее язычника, назвать пса именем царя, отмеченного благоволением Яхве, — не это ли мерзость запустения, реченная пророком Даниилом?

— Но он был хорошим псом.