Игроки и жертвы

По мере того как мы приближались к основному производственному корпусу, я ощущала, как напряжение нарастает. Сегодня мне предстояло стать невольной точкой притяжения для всех взглядов — от рабочих на смене до начальников, которым я еще недавно была почти незаметна.

Люди были дезориентированы скандалом, не знали, что думать. Кирилл был для них символом стабильности и уважения, а внезапно предстал…. Насильником и самодуром. Слухи о его поступке расползлись как лесной пожар, обрастая новыми, зачастую преувеличенными деталями. Люди, которые вчера ещё уважали его и видели в нём сильного лидера, теперь испытывали смесь разочарования, недоверия и даже презрения. Я это видела в их взглядах, которые скользили по Кириллу сдержанно, но явно выражая осуждение. В некоторых взглядах читалась даже скрытая злоба, как будто люди не могли простить того, что их символ надёжности мог быть замешан в чём-то столь омерзительном.

Но их глаза тут же находили меня и…. люди не знали, что думать.

Меня узнавали сразу. Многие помнили еще по работе в отделе кадров, и уж тем более мое лицо отлично можно было разглядеть на злосчастной записи. Люди смотрели на меня, пытаясь уловить малейшие намёки на то, что происходит между мной и Кириллом, что скрывается за моей ролью, и что я делаю здесь, рядом с человеком, которого, казалось, должна ненавидеть.

Мы шли по территории, кивая знакомым. Кирилл внимательно слушал доклад своих начальников цехов, я шла чуть позади него. Илона завершала нашу процессию, но оставаясь на расстоянии, лицо ее оставалось каменным и спокойным, глаза продолжали анализировать все вокруг. Они подмечали злые, недовольные взгляды, то, как многие люди отворачивались от Кирилла, отвечали на его вопросы сквозь зубы. Даже увидев меня рядом они продолжали высказывать ему свое молчаливое отвращение и презрение.

Мое сердце упало. Если даже здесь, где Кирилла знали долгие годы, эта запись произвела такой эффект, то что будет в других местах?

Кир тоже чувствовал атмосферу. Я видела как каменеет его лицо, становясь бледным, как все сильнее напрягаются мышцы спины. Речь его становилась отрывистой, холодной, будто он держал себя в стальных тисках, чтобы не сорваться, не позволить эмоциям взять верх. Я видела, как он изо всех сил старается не показывать слабость, не поддаваться давлению. Но каждый взгляд, каждое натянутое приветствие, каждый шёпот за спиной подтачивали его, словно волна за волной подтачивали скалу.

Я шагнула к нему ближе, хотела взять за руку.

— Алексеич! — внезапно раздалось позади нас.

Кирилл мгновенно обернулся на голос, его лицо все еще было непроницаемым, но в глазах мелькнула тень настороженности. Сзади нас стоял мужчина лет пятидесяти, в рабочей спецовке, крепкий, с проседью на висках — один из старожилов комбината, кого Кирилл знал уже много лет. Я тоже знала его, судорожно пытаясь вспомнить имя.

— Получи, сука! — он с размаху ударил Кирилла прямо в лицо, отчего тот, не ожидая нападения, не удержался на ногах.

. — Кир! — ноги сами понесли меня вперед, я упала перед Кириллом на колени. Каска слетела с головы, волосы рассыпались по спине. Охрана уже неслась к нам с целью скурить мужика. Но путь им перегородила Илона.

— Михаил Игнатьевич, — меня аж трясло от злости, имя вспыхнуло в голове огнем. — Ты совсем охренел?

— Агата, — Кирилл поднялся на ноги, морщась от боли и как бы оттирая меня назад.

— Ты спятил? — кричала я на рабочего, который только сейчас разобрал, кто перед ним.

— Но… он… он же… — мужчина растерялся, не в силах поверить в то, что видит.

Вокруг нас уже собралась приличная толпа людей, охрана была настолько на пределе, что малейшая искра и произойдет катастрофа.

— Да что с вами всеми? — заорала я, едва сдерживая слезы, — что вы творите вообще?

— Он же тебя…

— Да ничего он со мной не делал! Вы серьезно думаете, что я бы тут стояла? Сколько лет вы работаете с ним? Многие уже 20 перешагнули! Вы что, дети малые? Не знаете, как можно человека больнее всего ударить? Нанести удар по тем, кого он любит — и его это сломает!

— Агата, — Кирилл задел меня за плечи.

— Вы видели запись! Всего лишь запись! На которую можно наложить все что угодно. И вы поверили? Зная столько лет этого человека, поверили единственной подлой, мерзкой записи, сделанной только для одного — ослабить Кирилла! Вывернуть наизнанку наши отношения, растоптать, унизить! Народ, вы люди или вы бараны? Михаил Игнатьевич, давай у тебя дома камеру поставим и сольем как ты с женой ругаешься, а потом миришься! Что тогда будет, а?

Толпа застыла в полном молчании, как будто мои слова отрезвили каждого из них. Глаза Михаила Игнатьевича, которые еще секунду назад сверкали гневом и смятением, стали менее уверенными, он едва заметно отступил назад, словно только теперь осознав, что ударил не того врага, а человека, с которым проработал десятки лет.

— Я… не думал об этом так, Агата, — пробормотал он, опуская взгляд, — но, ты понимаешь, все эти слухи, видео… Оно выглядело… ужасно.