Игрушка (СИ)

Навстречу ему по платформе шли трое путейских рабочих. Один из них нёс кувалду на плече, двое других - лопаты. Тот, что нёс кувалду, "как-то странно - пристально пялится на меня", - отметил Чарнота. Когда Чарнота с ними разминулся, то уже и успокоился, уже и остановился, рассматривая вагоны проходящего товарного состава, как услышал за спиной слова, заставившие его напрячься.

"Генерал Чарнота, Григорий Лукьянович?" Если бы эти слова прозвучали по-французски или по-немецки, то это было бы не так неприятно, как по-русски. Но слово "генерал" было сказано на чистом русском языке, а его имя и отчество так 122мог произнести только русский человек. Чарнота сначала не повернулся на звук голоса, но рука, держащая свёрток, медленно стала сгибаться, сокращая этим расстояние от кисти руки до рукоятки револьвера за поясом. Дождавшись повторения фразы, Чарнота постарался придать безразличное выражение лицу и не торопливо повернул голову на звук голоса. Перед ним стоял тот - с кувалдой.

"Это вы ко мне обращаетесь, мсье?" - спросил он по-французски рабочего. Тот явно не понял этих слов.

"Генерал, это же я - есаул Бережной. Неужто я так изменился, что и не узнать меня?"

Чарнота молчал, вглядываясь в лицо рабочего.

"Да, это он - тот ротмистр, который под Киевом спас положение, ударив со своей сотней во фланг, наступавшим на них махновцам", - вспомнил Григорий Лукьянович.

После боя Чарнота вызвал к себе офицера и они вместе распили бутылку французского коньяка, доставшегося Чарноте после встречи с союзниками, которые приезжали в "Добровольческую армию" для поддержания её боевого духа.

Сейчас перед ним стоял именно тот, но постаревший и необычно одетый боевой офицер достойный большей награды, чем полбутылки коньяка. Пауза затянулась. Но, наконец, Чарнота произнёс уже по-русски:

"Изменились, вы ротмистр, изменились; трудно вас узнать. Каким же ветром вас с юга на север-то занесло?"

"О, генерал, это длинная история. А вот вы и не изменились совсем. 123Послушайте, Григорий Лукьянович, а пойдёмте-ка ко мне. Я тут не далеко живу; работу закончил. Пойдёмте", - неожиданно предложил "рабочий-офицер".

Чарнота помедлил с ответом, но дал согласие - уж как-то очень кстати подвернулся ему этот ротмистр.

"Ведь где-то, всё равно, до завтра, пришлось бы коротать время", - подумал он.

Они вышли на привокзальную площадь после того, как Чарноте пришлось подождать своего знакомого, пока тот переоденется и приведёт себя в порядок после рабочего дня. Бригада вокзальных путейных рабочих имела своё помещение где-то в подвале здания вокзала, как раз под залом ожидания, где на одной из скамеек и дожидался бывшего подчинённого бывший казачий генерал.

Жил ротмистр, действительно, не далеко от вокзала; жил в трёхкомнатной небольшой квартирке вместе с женой-финкой мускулинной, некрасивой, по понятиям Чарноты, но доброй и самозабвенно любящей своего русского мужа, которым её (она свято верила) сам бог наградил за её благодетели. И потому в Хельсинки, видимо, не было человека, который бы более истово верил в триединого бога и его человеческую составляющую - Иисуса Христа, чем эта женщина. Чарнота сразу это понял, как только вошёл в их дом - иконы висели везде, как будто это была вовсе и не квартира, в которой живут два достаточно ещё молодых человека; не квартира - а храм. Пахло ладаном. Бережной что-то сказал 124жене по-фински, а гостя провёл в комнату и усадил в удобное кресло, стоящее у камина.

"А вы не плохо устроились, ротмистр", - усевшись в кресло, сказал Чарнота.

"Генерал, почему "ротмистр"? Есаул я, есаул!" - с обидой в голосе поправил Чарноту Бережной.

"Да какая уж теперь разница - махнув рукой, ответил на возражение Чарнота. - Кончилась наша Россия - с есаулами, ротмистрами и казачьими генералами. Началась другая Россия".

Бережной только взглянул на гостя, ничего не ответил и вышел из комнаты.

Чарнота огляделся: в углу комнаты, справа от окна, находился целый иконостас. Главной иконой, стоящей в центре, был лик взрослого Иисуса Христа, слева от неё стояла икона с Георгием-Победоносцем на коне, копьём поразившего змея. Справа - мать пресвятая богородица с Иисусом-младенцем на руках в серебряном окладе. Всё это великолепие якобы освещала негасимая лампадка, подвешенная в середине этого культового триптиха.

Вернулся хозяин и пригласил Григория Лукьяновича пройти в столовую. Столовая и кухня находились в одной комнате. Или, точнее, на середине кухни был поставлен обеденный стол с четырьмя стульями - так кухня превращена была ещё и в столовую.

Мужчины сели за стол. Чарноте есть не хотелось, но обидеть отказом 125хлебосольных хозяев он не мог. На первое подан был грибной суп со сметаной. Аппетит у Чарноты проснулся после первой рюмки финской водки, которую он, чокнувшись с ротмистром и ответив кивком головы ему на его тост : "За встречу!" - выпил.

Вторым блюдом была жареная в муке, с жареным луком в качестве гарнира, рыба.

"А вы помните, генерал, тот бой под Киевом?" - спросил есаул, в очередной раз поднимая свою рюмку.