Игрушка (СИ)

"Мне этот бой не забыть никогда, - ответил Чарнота. - Вот за это и выпьем. Выпьем за то, что живы остались".

Выпив по пятой, хозяин и гость прониклись друг к другу такой симпатией, что Григорий Лукъянович, спроси его собутыльник о чём угодно, - рассказал бы всё без утайки. Но хозяин не торопился с расспросами. Поставив очередную пустую рюмку на стол, он принялся за еду. Чарнота последовал его примеру. Покончив с трапезой, мужчины закурили, взяв по папиросе из коробки, которую принесла хозяйка и молча поставила на стол, убрав перед этим грязную посуду.

"Да - подумал Чарнота, - неплохо устроился ротмистр". А тот встал из-за стола и подошёл к граммофону, стоявшему в углу на тумбочке.

"Генерал, а вам ничего не говорит имя Шаляпин?" - спросил он, накручивая тем временем ручку граммофона и готовясь поставить на него пластинку.

"Нет, не знаю такого, - слукавил Чарнота. - Впрочем, - он вслух два раза повторил фамилию певца, - Шаляпин, Шаляпин. Кажется, мне о нём в Париже говорили: великий русский певец?"

"Вот послушайте как он поёт Дубинушку", - не отвечая на вопрос, сказал Бережной, опуская граммофонную головку с иглой на вращающуюся пластинку. Комната наполнилась шаляпинским басом:

"Много песен слыхал я в родной стороне,

Там про радость и горе в них пели;

Из всех песен одна в память врезалась мне,

Это песня рабочей артели:

Ой, дубинушка, ухнем!

Ой, зелёная сама пойдёт! Сама пойдёт!

Подёрнем, подёрнем! Ух!"

После второго куплета у Чарноты что-то сжалось в груди от выразительности, с которой голос певца рисовал картины русской жизни куплет за куплетом.

"Говорят, что мужик наш работать ленив,

Пока не взбороздят ему спину,

Ну, так как же забыть наш родимый мотив

И не петь про родную дубину.

Ой, дубинушка, ухнем!

Ой, зелёная сама пойдёт! Сама пойдёт!

Подёрнем, подёрнем! Ух!"

"Да что же это?! Что ж наделали то вы в России с её народом!?" - укорял певец Чарноту.

"И на Волге-реке, утопая в песке,

Мы ломаем и ноги, и спину,

Надрываем там грудь и, чтоб легче тянуть

Мы поём про родную дубину.

Ой, дубинушка, ухнем!

Ой, зелёная сама пойдёт! Сама пойдёт!

Подёрнем, подёрнем! Ух!

127 Пускай мучат и бьют, пускай цепи куют,

Пусть терзают избитую спину, -

Будем ждать и терпеть, и в нужде будем петь

Всё про ту же родную дубину.

Ой, дубинушка, ухнем!

Ой, зелёная сама пойдёт! Сама пойдёт!

Подёрнем, подёрнем! Ух!"

В конце седьмого куплета у Чарноты из глаз неудержимо полились слёзы. Он положил голову на стол и завыл, уткнувшись носом в скомканную им скатерть.

"Господи, да чтож мы натворили-то! Как жить то так можно было! Жить, пить, девок портить, когда такое вокруг творилось!" - всхлипывая, бубнил в скатерть Чарнота.

Удивлённый есаул жестом руки остановил жену, кинувшуюся было к гостю. А песня всё звучала:

"Но ведь время придёт, и проснётся народ,

Разогнёт он избитую спину,

И в родных лесах на врагов подберёт

Здоровее и крепче дубину.

Ой, дубинушка, ухнем!

Ой, зелёная сама пойдёт! Сама пойдёт!

Подёрнем, подёрнем! Ух!"

Наконец, слишком продолжительное шипение иглы показало, что пластинка кончилась, но трое людей в комнате и не обращали на это внимание. Чарнота затих, всё также уткнувшись лицом в стол, а хозяева с испуганными лицами, не решались ни на какие действия и только молча смотрели на страдающего гостя. Но вот тот поднял голову и, не глядя ни на 128кого, вышел из комнаты, затем - из квартиры, - дома и пошёл в сторону вокзала.

Только через два часа Бережной нашёл его в зале ожидания вокзала, сидящим на скамейке и отрешённо глядевшим куда-то перед собой.

"Генерал, как вы?" - спросил Бережной, неуверенно коснувшись плеча Чарноты. Тот вздрогнул и, взяв Бережного за руку, притянул его к себе и, почему-то шепотом, сказал:

"Извини, ротмистр, нервы ни к чёрту".

"Пойдёмте, мы там вам уже постелили. Выспитесь и полегчает", - также шепотом сказал Бережной.

На следующее утро Чарнота отказался от завтрака. Быстро распрощался с хозяевами, поцеловав при этом руку хозяйке, чем ввёл её в великое смущение, и ушёл. Ему нужно было скоротать где-то время до назначенного для встречи часа и при этом хотелось побыть одному. Он никак не ожидал, что пение какого-то там певца так на него повлияет; на него - того, который несчётное число раз смотрел смерти в лицо.

Чарнота никак не мог сообразить - как вычислить, понять те мотивы истерики, которая случилась с ним в квартире Бережного:

"Что это(?) - таким образом проявилось покаяние одного из представителей общественного класса,- класса поработителей перед порабощённым им другим общественным классом? Про это, собственно, и пел певец, - размышлял Чарнота. - Или таким образом я подсознательно защищался от расспросов человека, которому симпатизировал и без этой истерики не смог бы уберечься от выдачи ему секретов?