Иисус глазами очевидцев Первые дни христианства: живые голоса свидетелей

Имея это в виду, мы можем найти для объяснения вариативности традиции пять причин (не считая обычных ошибок и описок, которые, разумеется, тоже имеют место): (1) Вполне возможно, что сам Иисус в разных обстоятельствах использовал различные варианты своих речений, которые и были сохранены традицией в таком виде; (2) Некоторые вариации — не что иное, как варианты перевода (с арамейского на греческий); (3) Многие различия, особенно в повествовательных фрагментах, представляют собой обычные расхождения при устном исполнении текста в той степени, какую допускает материал[756]. Именно этой причиной, возможно, объясняются многие различия в тройной традиции (то есть в материале, общем для Матфея, Марка и Луки). Матфей и Лука варьировали письменный текст Марка примерно так же, как могли бы варьировать устное предание при его исполнении[757]. (4) Многие различия, особенно в материале речений, могут объясняться сознательными изменениями или добавлениями, с помощью которых носитель традиции стремился пояснить учение или адаптировать его к послепасхальной ситуации там, где это требовалось. Стоит отметить, что такие изменения не противоречат тезису, что афоризмы Иисуса заучивались слово в слово: речь идет о сознательных изменениях, вносимых в дословно известный текст. Не противоречат они и формальной передаче традиции: такие изменения могли вносить авторитетные хранители традиции, достаточно компетентные для этого. Могли вносить такие изменения и сами евангелисты — поэтому их работа обычно рассматривается как серьезная редакционная правка, отличная от стилистических и случайных вариаций. (5) Наконец, евангелисты могли вносить те или иные изменения в процессе включения отдельных преданий в связное евангельское повествование. (Возможно, до некоторой степени это продолжение того, что делалось и ранее, при создании «сборников» изречений и рассказов.)

Чтобы прояснить различие между факторами (3) и (4), обратим внимание на то, что вариации при исполнении связаны с различием между двумя типами элементов предания: ключевыми элементами, которые при любом исполнении должны оставаться одинаковыми — и всеми остальными, которые можно менять. Во многих случаях ключевые элементы должны воспроизводиться дословно, остальные — нет. Фактор (3) представляет собой обычную вариативность наиболее гибких элементов традиции, а фактор (4) объясняет изменения в ключевых элементах традиции и сознательные дополнения к ним. Разумеется, применительно к каждому конкретному элементу традиции передачи предания об Иисусе эти аргументы требуют тщательного исследования и проверки, для которых, к сожалению, здесь нет места.

Подводя итоги: заучивание — механизм контроля, позволявший раннехристианской общине сохранять предания об Иисусе настолько верно, насколько ей это требовалось. Оно использовалось там, где считалось важным точное воспроизведение, и по отношению к тем элементам традиции, которые, по мнению первых христиан, должны были оставаться стабильными. Заучивание отвечает (отчасти) за стабильность традиции в то время, как некоторые другие факторы ведут к ее вариативности. Факторы, отвечающие за стабильность и за вариативность, не противоречат друг другу: они находятся в равновесии и создают то сочетание стабильности и гибкости, которое считается необходимым для каждого из типов предания об Иисусе.

Контроль над приданием: записывание?

Верно ли, что до создания Евангелий предания об Иисусе передавались исключительно устно — или же иногда записывались? Этот вопрос вновь поднял Грэм Стентон в своей недавно изданной книге[758]. Э. Эрл–Эллис полагает, что запись преданий об Иисусе и циркуляция этих записей среди учеников началась еще во время служения Иисуса[759]; Алан Миллард недавно поддержал эту точку зрения, основываясь на широком распространении грамотности и письма в Палестине во времена Иисуса[760].

Обсуждая этот вопрос, необходимо прежде всего принять во внимание, что в преимущественно устной культуре Древнего мира, к которой принадлежало раннехристианское движение, устная и письменная словесность не противостояли друг другу, а друг друга дополняли[761]. Записи по большей части подкрепляли и дополняли устные формы запоминания и обучения[762]. Как уже показал Герхардссон, записи в качестве дополнения к устной традиции имели хождение даже среди позднейших раввинов, решительно утверждавших устный характер Устной Торы[763]. Мартин Джеффи подробно описал «взаимопроникновение» устных и письменных элементов в раввинистических преданиях в эпоху после Мишны[764]. Однако, насколько нам известно, раввины использовали не столько книги, сколько личные записные книжки[765]. Эти заметки, куда заносился материал, известный из устной передачи, ни в коей мере не заменяли устную традицию — они служили лишь подспорьем для памяти при ее изучении и использовании.