Иисус и победа Бога

«Учительскую деятельность» Иисуса Евангелия изображают по–разному. Он учит и притчами, и краткими афоризмами (сжато выражающими какую–то мудрость или резюмирующими сложные вопросы), и, видимо, более развернутыми речами. В принципе у нас нет причин априорно исключать возможность того, что Иисус говорил длинные речи. Пожалуй, есть даже веские причины предполагать, что он их говорил. Попытки выделить один из вышеупомянутых стилей в качестве нормативного, поставив, таким образом, под сомнение достоверность остальных, стоят на очень шаткой основе. Естественно, дошедшие до нас изложения речей Иисуса — не стенографические отчеты. И о том, почему Иисусовы ученики до и после Пасхи вспоминали, собирали, редактировали этот материал, а также передавали его в условиях, которые придали ему нынешнюю форму (и отчасти новые акценты), мы поговорим в другом месте. Но в рамках избранной нами модели «Иисус–пророк» нет причин отрицать, что различные жанры речений и поучений, представленные в Евангелиях, формируют общую когерентную картину. Есть даже все причины это утверждать. В плане мировоззрения эта деятельность прямо соотносится с широкой категорией «рассказа» (story). Иисус регулярно рассказывал историю Израиля таким образом, чтобы низвергнуть другие способы ее рассказа. Об этом у нас пойдет речь в следующих трех главах книги.

(б) Притчи

Самая известная форма Иисусовой проповеди — притчи[617]. О притчах мы детальнее поговорим в следующих четырех главах, а пока коснемся их формы и стиля. При этом нас по–прежнему интересует восприятие Иисуса современниками — теми ошеломленными крестьянами, что стояли в дверях и толпились вокруг, приносили для исцеления больных и приходили издалека послушать об утешении Израилевом. Библеисты всегда справедливо указывают, что притчи Иисуса не существовали сами по себе, а выполняли в его служении (и/или характере и цели Евангелий) определенную функцию. Поэтому, обсуждая характерные особенности деятельности (praxis) Иисуса, важно рассмотреть и притчи[618].

В первую очередь необходимо сказать, что притчи используют хорошо известные еврейские мотивы. Используется, например, ветхозаветная метафорика: виноградная лоза и виноградник — частый образ Израиля; овцы и пастух — образ Израиля и его царя, и т. д. Некоторые притчи имеют аналогии с еврейскими источниками, более близкими по времени к жизни Иисуса: управитель и хозяин, сын и отец — при описании отношений Израиля с Богом[619]. Ряд притчей в своей нынешней форме у синоптиков весьма близки к апокалиптическому дискурсу: странная история интерпретируется так, что ее тайные символы могут быть поняты имеющими уши, чтобы слышать. Как мы уже видели в предыдущей главе, это означает, что истории работают на нескольких уровнях. Они не полностью новы, их весть звучит отчасти знакомо, но при этом они предлагают посмотреть на что–то по–новому. Если учесть мировоззрение еврейского крестьянства I века, возникает впечатление, что Иисус с помощью притчей разрушает привычные стереотипы, предлагает мировоззрение, которое, будучи взаимосвязано с прежним, корректирует каждый его элемент. Иисус не говорит: «Отбросьте свои еврейские помыслы и думайте о музыке или философии, или пироге на том свете после смерти». Он не говорит: «Чума на все дома, кроме домов радикальных крестьян». (Хотя именно такое впечатление создается из работ некоторых современных новозаветников.) Иисус предлагает новое понимание того, как исполнится израильская надежда. Он радикализирует традицию. Именно так, как часто замечают в последнее время исследователи, и работают истории. Они зовут слушателей в новый мир, предлагают сделать этот мир своим собственным, взглянуть на обычный мир сквозь эту призму. Усилие, делаемое, чтобы понять притчу, — усилие в рождении нового мира.

Надо признать, что говорить о Боге Израилевом, рассказывая истории, — чрезвычайно удачный способ это делать. Большая часть Ветхого Завета состоит из рассказов об Израиле и его Боге и не сводима к формулам, которые можно изучать в лаборатории. Это не случайно. Основные еврейские традиции имеют отношение к рассказу о Творце и космосе, Боге Завета и избранном Им народе. Ветхозаветная мысль не склонна к отвлеченным абстракциям и вечным истинам. Хотя ее богатые традиции вмещают множество жанров, основополагающая модальность — повествование, а не мир отвлеченных афоризмов или мистических прозрений[620].