Иисус и победа Бога

Поэтому очевидно, что сама форма притч говорит о принадлежности Иисуса к еврейской среде. Сам жанр проводит в жизнь весть зова и предупреждения — регулярную тему притчей. Притчи не просто информация о Царстве, — они помогают ему прийти. Их роль исключительно велика, вовсе не второстепенна. Они не просто предоставляют людям материал для размышлений. Они зовут людей в созидаемый новый мир и предупреждают об ужасных последствиях отказа. Рассказывание Иисусом этих историй — один из основных путей, которыми в Израиль приходит Царство — приходит, разрушая стереотипные представления о себе. Притчи также объясняют и защищают то, что делает Иисус. Согласно Бену Мейеру, притчи не только тема, но и действие (performance). Они не только говорят о милости Божьей, они сами — предложение милости и защита права Иисуса ее предлагать[621].

Сказав все это, мы, в отличие от ряда ученых, не имеем в виду, что единственная цель притчей — разрушить прежнее мировоззрение, не предложив взамен ничего определенного[622]. Способ, которым они «работают» (который можно изучать и который изучается современными средствами), ничего не говорит об их цели. Это словно исследовать человека по его физическим, химическим и биологическим составляющим, — можно так и не узнать, кто он, собственно, такой. Добавим также, что в последнее время ряд ученых пришли к правильному выводу, что так называемая «аллегорическая» форма притчей необязательно является поздней и нееврейской, но занимает прочное место в иудаизме[623].

Таким образом, притчи могут и должны быть поняты как продолжение еврейской профетической традиции. Именно так иногда выражали свою весть (обычно — весть предупреждения народу) Исайя, Иезекииль и Иеремия. Они хотели изменить мировоззрение современников, и притчи были одним из лучших способов это сделать. Иногда (особенно в «апокалиптике», но не только в ней) мы обнаруживаем то, что иначе, чем аллегориями, не назовешь. Под этим я имею в виду рассказы, использующие развернутые метафоры, в которых различные детали:

• изображают различные элементы «реального» мира;

• пробуждают мир большого рассказа/мифа/символа.

Еврейский рассказчик апокалиптической аллегории как бы говорит: я описываю новый исход, новый мир, новое творение. Притчи Иисуса, как мы видели в предыдущей главе, продолжают долгую еврейскую традицию рассказа израильской истории и показывают, как эта история обретает парадоксальное завершение.

Самая тесная параллель к притчам Иисуса — мир еврейской апокалиптической и подрывной литературы. (Нужно лишь правильно понять эту литературу.) Кумраниты верили, что Учитель Праведности обладает способностью интерпретировать Пророков. Следствие этого верования — тексты так называемых «пешарим», применяющие тексты Пророков к современной их авторам обстановке[624]. В апокалиптических текстах ангел спрашивает духовидца, понимает ли тот видение. Визионер обычно отвечает, что не понимает. Тогда ангел объясняет ему «тайну» в квазиаллегорической манере: женщина — Иерусалим, зверь — царь Греции, и т. д.[625] В притчах Иисуса ученики обычно играют роль визионеров, которым Иисус открывает и объясняет «тайну». Как и в кумранской, и апокалиптической литературе, открывается не некая абстрактная истина, а конкретная весть — весть опасная и разрушающая стереотипы. Израильская история быстро подходит к кульминации, причем подходит не так, как ожидали. Весть Иисуса воодушевляет «имеющих уши, чтобы слышать»: они и в самом деле подлинный Израиль Божий, и Бог их скоро оправдает, — остальной же мир, включая непокаявшихся израильтян и израильтян–отступников, будет осужден. Заметим: именно так и работают апокалиптические тексты. Именно таково их типичное содержание. На мой взгляд, притчи Иисуса работали во многом аналогичным образом и имели во многом то же содержание[626].