Иисус — крушение большого мифа

Для чего же он тогда описал все это именно таким образом? Судя по всему, как уже было сказано, прежде всего для того, чтобы вызвать у слушателей реакцию однозначного ментально-эмоционального неприятия поступка сына.

А почему захотелось Иисусу вызвать именно такую реакцию, такой вот эмоциональный «рвотный рефлекс»? Надо думать потому, что он сам испытывал именно такого рода эмоции, вспоминая и оценивая собственные поступки своей ранней молодости. И не желая, с одной стороны, раскрывать всех действительных событий и деталей тех лет своей жизни, а с другой стороны, желая поделиться с аудиторией своими эмоциями относительно своего прошлого, он и выразил все в виде истории «блудного сына» богатого отца.

Согласитесь, если бы Иисус рассказал простую историю о бегстве из самой обычной семьи некоего подростка, конфликтовавшего с матерью, это было бы, конечно, близко к реальности, но эмоционально впечатляло бы мало. Более того, к такому подростку могло бы возникнуть даже и некое сочувствие, а Иисус хотел, чтобы у людей возникало лишь возмущение и неприятие. И потому история про молодого богатого наглеца тут подходила намного лучше.

Впрочем, очевидна здесь и еще одна причина появления в притче Иисуса именно такого рода сюжета. Вспомним, что основной целью этой притчи является все-таки не изложение автобиографических эпизодов, а иллюстрация представлений Иисуса о взаимоотношениях Бога и человека, о том, что думают люди об этих взаимоотношениях, и как на самом деле Бог-Отец относится к человеку. И для таковой иллюстрации, согласитесь, гораздо более подходит образ именно такого человека — богатого и могущественного, нежели отца-бедняка, пусть даже этот последний образ и соответствовал, опять же, реалиям жизни Иисуса.

Здесь я хочу вновь ненадолго обратиться к теме автобиографичности данной притчи. Тот факт, что образ Бога Иисус решил показать через образ отца, проявляющего абсолютно невероятную любовь там, где «нормальным» было бы проявление гнева, говорит о том, что такого рода событие Иисус непременно должен был пережить именно сам! Ведь одно дело просто даже взять, да и поверить кому-то на слово (вот-де, был с кем-то такой случай), и совсем другое — принять образ такого вот отца в качестве основы своего мировоззрения, в качестве образцово-верной иллюстрации образа Бога и его отношения к тебе самому и ко всем вообще людям.

Для принятия такого рода фундаментальных мировоззренческих решений всё то, о чем говорится в притче, необходимо было пережить исключительно самому. Ведь эти фундаментальные мировоззренческие решения Иисуса должны были прорасти сквозь толстенную каменную плиту традиционных представлений о Боге, которые он, что называется, впитал с молоком матери, которые царили — и царят, увы, по сей день! — во всех религиях и культурах всех народов!

Не придумать такую любовь, не услышать о такой любви, а только лично самому встретиться с ней, лично испытав на самом себе все ее могущество, только в этом случае возможно на таком невероятном фундам, всему общепринятому, общерелигиозному и даже — общечеловеческому!..

Вернемся, однако, к рассмотрению притчи о блудном сыне с точки зрения ее информативности о жизни ее автора. Убедившись еще раз в том, что эту притчу Иисус составил ни на каком ином основании, кроме как на основании событий собственной жизни, посмотрим, какие же именно события он мог в ней «зашифровать».

И первое событие, которое поддается «дешифровке», это, как уже говорилось, побег молодого Иисуса из родительского дома. Причем не просто побег, а какой-то, очевидно, чрезвычайно позорный побег... Какой?

Что ж, понятно, что просить о выделении ему «доли наследства» из тех крох, коими обладала его семья, Иисус, конечно, не стал бы, ввиду полнейшей бессмысленности такового обращения. Жившая в крохотном, заштатном городишке Назарете, о репутации которого в народе можно судить по словам одного из евангельских персонажей: «Из Назарета может ли быть что доброе?» (Ин. 1:46), семья простого ремесленника никак не могла обладать каким-то реальным достатком.

Так что позорного требования к живому отцу выделить ему причитающуюся долю наследства, Иисус предъявить не мог. Что же тогда он мог совершить такого, что потом, спустя многие годы сам оценивал, как нечто чрезвычайно позорное и преступное? Что ж, допустим, взять, да и прихватить с собой во время побега все то немногое, что удалось семье прикопить на черный день… Да, пожалуй, это был бы действительно позорный поступок. Так что, может быть, именно это и имел ввиду Иисус?

А может быть, с учетом того, какого рода его детские «подвиги» описываются в Евангелии детства от Фомы, когда люди оставались калеками или вовсе умирали в результате проявления гнева юного Иисуса — может быть речь могла идти и о каком-нибудь членовредительстве, если не убийстве? Что ж, в контексте информации Евангелия детства, и такой возможности отрицать тоже нельзя…