Иисусов сын

Мы с Джорджи классно покатались. Сначала день был ясный и тихий. Это был один из тех моментов, в которые просто живешь и к черту все проблемы, прошлые и будущие. Над головой голубое небо, и мертвые возвращаются к жизни. Вечером ярмарка в печальной покорности обнажает свои груди. У клеток с домашней птицей команда телевизионщиков берет интервью у знаменитого гуру детей цветов, ярого поборника ЛСД. Выпученные глаза гуру выглядят так, как будто он купил их в магазине розыгрышей. Я с жалостью смотрю на этого инопланетянина, и мне даже в голову не приходит, что за свою жизнь я принял не меньше, чем он.

А потом мы заблудились. Мы часами, буквально часами, ездили по округе и никак не могли отыскать дорогу обратно в город.

Джорджи начал жаловаться:

– Это была худшая ярмарка из всех. Почему там не было аттракционов?

– Там были аттракционы.

– Не видел ни одного.

Вдруг на дорогу выскочил заяц, и мы его сбили.

– Там была карусель, чертово колесо и та штука, которая называется «Молот», после которой всех рвало, – сказал я. – Ты что, совсем слепой?

– Что это было? – спросил Джорджи.

– Заяц.

– Что-то стукнулось о кузов.

– Ты сбил его. Это он стукнулся.

Джорджи резко затормозил:

– Рагу из зайчатины.

Он дал задний ход и зигзагами подъехал к зайцу.

– Где мой охотничий нож? – Он чуть не переехал беднягу снова. – Мы заночуем на природе. А утром мы позавтракаем зайцем, – сказал Джорджи, размахивая при этом охотничьим ножом Терренса Уэбера так, как, я был уверен, не надо размахивать ножом.

Через минуту Джорджи уже стоял на краю поля и потрошил щуплую тушку, отбрасывая в сторону внутренние органы.

– Из меня вышел бы отличный врач, – крикнул он.

Большой «додж», в котором ехала семья с детьми, – первая машина на дороге за долгое время – притормозил рядом с нами, и все, кто сидел внутри, разинув рты уставились на Джорджи.

– Что это? Змея? – поинтересовался отец семейства.

– Нет, не змея. Это зайчиха, а внутри у нее детеныши, – ответил Джорджи.

– Детеныши! – повторила мать, а отец сразу же выжал газ, не обращая внимания на протесты малышей на заднем сиденье.

Джорджи вернулся к пикапу. Он вытянул перед собой рубашку, как будто нес в ней яблоки или что-то вроде того, но на деле там оказались крошечные склизкие зайчата.

– Я это есть не буду, – сказал я.

– Возьми их. Возьми. Я поведу, а ты возьми их, – сказал он, высыпал зайчат мне на колени и сел за руль. Он ехал все быстрее и быстрее, и вид у него был торжествующий.

– Мы убили мать, но спасли детей.

– Темнеет, – сказал я. – Давай вернемся в город.

– Считай, мы уже там! – Сто, сто десять, сто сорок – он разогнался под сто пятьдесят.

– Этим зайчатам нужно тепло. – Одного за другим я просунул их между пуговиц рубашки и устроил у себя на животе. – Они едва шевелятся, – сказал я Джорджи.

– Мы достанем молоко, сахар и все, что нужно. Мы вырастим их сами. Они у нас будут огромные, как гориллы.

Дорога, на которой мы заблудились, шла ровно посередине мира. День еще не кончился, но солнце уже светило не ярче нарисованного, не ярче губки. При таком освещении ярко-оранжевый капот пикапа стал темно-синим.

Джорджи дал машине съехать на обочину, медленно-медленно, как будто заснул или отчаялся найти дорогу назад.

– Что такое? – спросил я.

– Мы не можем ехать дальше, у меня нет фар.

Мы остановились под странным небом, на которое было наложено тусклое изображение полумесяца.

Рядом оказался небольшой лесок. В тот день было сухо и жарко, сосны и что там еще было как будто кипели на медленном огне, но пока мы сидели и курили, заметно похолодало.

– Кончилось лето, – сказал я.

Это было в тот год, когда на Средний Запад пришли облака из Арктики и в сентябре у нас было две недели зимы.

– Ты понимаешь, что сейчас пойдет снег? – спросил меня Джорджи.

Он был прав, на нас надвигалась иссиня-черная буря. Мы вылезли из машины и стали ходить кругом как идиоты. Что за чудесный холод! И внезапная хрусткость, и острый колющий запах хвои!

Вихри снега кружились перед глазами, опускалась ночь. Я никак не мог найти пикап. Мы все меньше и меньше понимали, где мы. Я все кричал: «Джорджи, ты что-нибудь видишь?» А он все повторял: «Что вижу, что?»

В темноте светилась только полоска заката, мерцавшая под кромкой облаков. Мы пошли в ту сторону.

Мы кое-как спускались по склону холма, внизу было поле, по-видимому военное кладбище – ряды и ряды одинаковых простых табличек на солдатских могилах. Я никогда раньше не бывал здесь. На той стороне поля, за снежным занавесом, небеса разверзлись и из бриллиантово-голубого лета на землю сходили ангелы, их огромные светящиеся лица выражали сострадание. Что-то вонзилось мне в сердце и побежало вниз по позвонкам, и если бы у меня в кишках что-нибудь было, я бы наложил в штаны от страха.

– Это же драйв-ин! – закричал Джорджи, раскинув руки.

– Драйв-ин… – Я не был уверен, что понимаю.

– Эти мудаки крутят кино в снежную бурю!

– А, ясно. Мне показалось другое.